Элементарно, Ватсон!
Шрифт:
В тот вечер, когда мать укладывала ее в постель, Шейла думала о лжи. От нее требовали не лгать, даже если это имело смысл. А если кто-то повторял ее ложь? Ее отец сказал, что она нашла визитку в его коробках, хотя на самом деле визитка обнаружилась в шкатулке для драгоценностей, прикасаться к которой ей строго-настрого запрещали. Разве ее мать не помнила, что визитка с фотографией лежат там? Сверху, на самом виду. Она посмотрит, будут ли они лежать там и завтра утром. Ее мать открывала шкатулку каждый рабочий день, брала золотые цепочки и серебряные браслеты. Ее мать уделяла украшениям особое внимание. На выбор украшений у нее уходило больше времени, чем на макияж. «Старому лицу нужна красивая оправа», — смеясь,
— Мама, я залезла в твою шкатулку с драгоценностями.
— Я это уже поняла, Шейла. Ничего страшного. Хорошо, что ты честна со мной. Это первый шаг. Сказать правду.
— Почему ты хранила там эту визитку?
— Что?
— Визитку, с фотографией.
— Ох, ты знаешь, как это трудно: держать все вещи в порядке.
Да, свидетельство тому — отцовская сторона гардеробной. Но на материнской стороне все не так, на каждой коробке с обувью полароидная фотография туфель, которые внутри, одежда развешана по виду и цвету. Найти что-либо на материнской стороне — сущий пустяк.
— Папа думал, что она из его коробок.
— Вероятно, так и было.
— Ты тоже роешься в чужих вещах, мама?
Она не ответила, во всяком случае сразу.
— Рылась. Но это неправильно, Шейла. Больше я этого не делаю. — И она поцеловала дочь, пожелав ей спокойной ночи.
Двумя днями позже Шейла отказалась от фамилии Лок-Холмс. Шляпу охотника на оленей оставила на крючке в своем стенном шкафу, практически пустой разлинованный блокнот бросила в мусоропровод и рассталась с поясом для инструментов, который носила из уважения к шпионке Гарриет. Сказала матери, что все-таки хотела бы носить браслет с брелоками, потому что такие браслеты вновь вошли в моду. Она надела его в первый день школьных занятий. Вместе со старой материнской футболкой. Шестой класс начался лучше, чем она предполагала, и она начала надеяться, что однажды станет как минимум среднепопулярной. Как и ее мать, она могла похвастаться блестящими волосами и обаятельной улыбкой. Как и отца, ее отличали мечтательность и рассеянность, свойственные тем, кто живет в собственном мире. Могло быть гораздо хуже.
Мать Шейлы к мечтательницам не относилась. Не принимала участия в разговорах о том, почему люди делали то, что делали. Не останавливала фильмы, чтобы обратить внимание Шейлы на цвет неба или объяснить, почему доктор Ужас [60] может лечь в одной одежде, а секундой позже встать в другой. Но иногда правота была на ее стороне, в чем Шейла убеждалась с каждым прожитым годом. В тридцать ей предстояло вздыхать от зависти, глядя на свое двадцатилетнее лицо. В сорок — мечтать о тридцатилетием.
60
Главный герой американского короткометражного комедийного фильма «Музыкальный блог доктора Ужас» (2008).
Но Шейла знала, что желания вернуться в то лето, когда ей было одиннадцать, у нее не возникнет. И если кто-то заводил разговор о том, как она носила шляпу с двумя козырьками и основала собственное детективное агентство, она меняла тему, и не потому, что стеснялась. Просто не хотелось ей вспоминать, какой грустной выглядела ее мать в тот вечер, когда призналась, что рылась в чужих вещах. Ее так и подмывало сказать матери: «Он же хранит все! Это не имеет значения!» У нее возникло желание спросить мать: «Зачем ты взяла эту визитку?
Но эти вопросы остались невысказанными. По разумению Шейлы, это тоже являлось ложью, но такую ложь взрослые одобряли.
Лора Липпман купила шляпу охотника на оленей в Лондоне, когда ей было четырнадцать, и до сих пор хранит ее, хотя и не стала таким же разносторонним специалистом, как Шерлок Холмс, более того, допустила действительно серьезную ошибку, касающуюся произведений сэра Артура Конан Дойла, в своих романах о Тесс Монагэн. Ее романы входили в список бестселлеров газеты «Нью-Йорк таймс» и завоевали несколько престижных премий. В прошлом она занимала пост президента Ассоциации американских писателей-детективистов. В списке ее произведений шестнадцать романов, повесть и сборник рассказов. Она живет в Балтиморе и Новом Орлеане.
Дело пианиста
Маргарет Марон
Это случилось в начале апреля. Колокольчик зазвонил ровно в два часа пополудни. Горничная Алиса провела гостя в дом. Как я и думала, это был доктор Ватсон.
Мужчины не любят демонстрировать скорбь, но я заметила на рукаве его бежевого твидового пиджака черную бархатную ленточку, из чего заключила, что он так и не перестал горевать по миссис Ватсон.
— Я так рада вас видеть!
— Помилуйте, миссис Хадсон! — Доктор вручил Алисе шляпу и трость. — На самом деле мне следовало навестить вас гораздо раньше. Ваше сочувствие — после того как Мэри не стало — меня искренне тронуло… — Он замолчал и с нескрываемым восторгом оглядел гостиную. — В моей жизни столько всего переменилось. А тут все как прежде.
Я только улыбнулась и не стала ему ничего говорить. В те времена, когда доктор Ватсон был моим постояльцем, еще до его женитьбы, мы иногда пили вместе чай в гостиной. Мистер Холмс обычно тоже присоединялся к нам. Не считая того последнего трагического дня. Но, осмелюсь сказать, он бы тотчас заметил мои новые шторы. Мистер Холмс вообще был во многих отношениях человеком очень внимательным.
Зная заранее, что будут гости, я позаботилась о чае. Доктор Ватсон сел за низенький стол, а я налила две чашки дымящегося чая и принесла свежеиспеченные лепешки.
— Надо полагать, его комнаты сданы теперь кому-то еще? — спросил Ватсон.
— Нет, пока не сданы, — ответила я, предлагая гостю варенье из крыжовника.
— Как, до сих пор? Вы не сдаете свои лучшие комнаты почти три года?.. — Доктор был озадачен. — Прошу прощения, миссис Хадсон, что вмешиваюсь в такие материи, но для вашего бюджета это, должно быть, очень серьезная брешь?
— Ну, не такая уж серьезная. Мистер Холмс, перед тем как уехать из Лондона, заплатил до конца года. Более того, уже после вашей женитьбы он сам настоял на увеличении платы. За поврежденное имущество.
— Какое имущество?
— Он весь мой ковер прожег какими-то веществами. И эти следы от лап на обоях — недели не проходило, чтобы сюда не являлись всякие оборванцы. И вы, конечно, помните, как он палил по моей любимой каминной доске, чтобы изобразить на ней инициалы ее величества?
(По правде говоря, я тогда была в таком же негодовании, как и другой мой квартирант, мистер Пауэлл, бухгалтер из Сити. Он жил прямо над мистером Холмсом. Он тогда и забил тревогу.)