Элеонора Дузе
Шрифт:
говорим мы ему (главным образом девушки спорили с ним). «Хоро¬
шо, вот выучу наизусть и скажу»,— говорит Яковлев. Он выучил ку¬
сочек монолога и пришел «говорить». А ведь тогда Шекспир в Малом
театре произносился «декламационно» — ну, у <него ничего и не вы¬
шло. Просто не вышла «простота». Вот тогда-то мы и поняли, что
эта простота у Дузе есть выражение ее исключительного таланта —
ее искусство.
Спектакли Дузе кончались.
раз все антракты проводила у барьера оркестра. Наконец был объяв¬
лен ее последний спектакль. Накануне или дня за два до конца я
была в театре с моей товаркой по школе Юлией Ауэрбах. Шла «Одет¬
та». Стояли мы с Юлией около барьера, я, конечно, со слезами на
глазах. Смотрю, Дузе глядит в мою сторону и приветливо улыбается.
Я, конечно, не посмела принять ее улыбку на свой счет. Она уходит, а
я еще стою у барьера, жду, что она еще выйдет. Вдруг из оркестра ме-
пя кто-то тронул за руку. Я смотрю — актер итальянец стоит там,
смотрит на меня и что-то говорит мне по-французски. Я оглядываюсь,
с кем это он... А он опять трогает мою руку и говорит по-французски:
«Мадам Дузе просит вас прийти к ней за кулисы». Я остолбенела.
Юля Ауэрбах говорит мне: «Да идите же, ведь она вас зовет...» Я не
знаю, что делать и куда идти. Итальянец улыбается, открывает двер¬
цу в барьере оркестра и говорит: «Идите сюда». Я иду; он проводит
меня за кулисы и вводит в театральную уборную, где сидит и ласково
улыбается мне Дузе. Я вхожу, он подводит меня к ней и говорит:
«1а voila!» Я стою сама не своя, а Дузе обращается ко мне по-фран¬
цузски: «О чем вы плачете, стоя там, внизу?» Я отвечаю: «Как же
мне не плакать, ведь вы уезжаете...» Она, мягко улыбаясь, говорит:
«Я скоро опять приеду. А вы кто... актриса?» Я отвечаю: «Нет еще.
Я учусь в драматической школе». Она улыбнулась и говорит: «Ну,
стало быть, я не ошиблась. Смотря иа вас, я поняла, что вы так
же любите театр, как и я его люблю».
Я начинаю приходить в себя, оглядываюсь и вижу, что я сижу
перед ее зеркалом и около него стоят только две вещи: губная помада
и пудреница. А она сидит передо мною вовсе и не гримировавшаяся.
Следов грима у нее на лице нет. Она сидит усталая, бледная. «Когда
вы едете?»—спрашиваю я. «Послезавтра вечером». (Она уезжала в
Петербург продолжать свои гастроли.) «Можно прийти вас проводить
на вокзал?»—говорю я. «А вы разве можете?»—спрашивает она.
«А почему же нет?» — «Молодая девушка, вечером (поезд шел в
10 часов вечера)... провожать актрису... Что скажет ваша мама?» —
«Она очень любит театр сама и будет рада, что вы позволите мне вас
проводить».— «Ну, что же, приезжайте (она опять улыбнулась). Я
буду очень рада, мы увидимся еще раз и еще раз поговорим. Ну, а
теперь я очень устала и еду домой. Проводите ее»,— говорит она тому
же актеру, который меня к ней привел. Он берет меня под руку и
ведет обратно в зрительный зал. Ко мне кидается Юля Ауэрбах с рас¬
спросами, и мы с ней едем домой.
Так я познакомилась с Дузе. Когда она уезжала, я была на вокза¬
ле, сидела и разговаривала с ней. Я спросила ее, почему она вызвала
меня к себе. «А мне понравилось выражение вашего лица, которое я
за эти спектакли уже привыкла видеть около барьера. Я подумала,
что вы актриса. Ну, а теперь мы знакомы, и когда я буду приезжать
в Россию, я буду рада видеть вас в театре. Ваша мама тоже актриса?» —
«Нет». Дузе вдруг вся просияла: «Передайте ей привет от меня и
мою большую благодарность».—«За что?»—спрашиваю я. «Как, зя
что? За то, что она отпустила свою дочь провожать актрису. У нас
это было бы немыслимо. У нас к актерам не так относятся, как у вас».
Потом она с ласковой улыбкой простилась со мной и сказала, что,
если мне от нее что-нибудь понадобится, она будет очень рада мне
помочь, чтобы я ей тогда написала. Я ей, конечно, не писала. А когда
понадобилось, она все же помогла мне,— на то она и Дузе.
Лучшими ее ролями считались Джульетта, Маргерит Готье, Нора,
Мирандолина, Клеопатра, Фернанда, Одетта, Магда. Я видела ее во
всех этих ролях. Все это был обычный репетуар гастролерш всех наци¬
ональностей. Но у Дузе в каждой роли было место, которое она одна
так играла. И ее нельзя было сравнить с кем бы то ни было. Она ни
на кого не походила. Она всегда была совсем другая. Вот, например,
«Родина» Зудермана. Я видела эту пьесу в Германии четыре раза и
даже с той самой актрисой, которая первая играла Магду, когда
пьесу ставил сам Зудерман. И в Москве я видела «Родину», когда
Магду с громадным успехом играла М. Н. Ермолова. В пьесе есть
место, когда героиня говорит о своем сыне. Дузе произносила по-ита¬
льянски слова «mio bambino», как бы видя его перед собой, как бы
лаская его. Все актрисы, которых я видела (и Ермолова в том числе),
как бы брали ребенка на руки... А мальчику, о котором говорится, в