Эльф из Преисподней
Шрифт:
Но если это то самое «атомное оружие», то Ночь Падающих Звёзд, как эльфы окрестили окончание войны, обретала не только поэтическое, но и вполне практическое значение. Разве что стоял день.
Блуждания вывели нас на центральную площадь городка. Посреди открытого пространства, заваленного обломками, стояла статуя — женская фигура с отломанной головой, держащая в руке весы.
На противоположной стороне площади расположилось внушительное здание с широкой каменной лестницей и рядом колонн. Некоторые из них даже остались целыми.
Меня при виде этого дома охватили
Это не был русский. Я вообще не знал, какому земному языку соответствует этот. На Мундосе им пользовался ряд племён, обосновавшихся на обширных болотах и поклонявшихся Гигантской Лягушке.
Отличала от других дикарей этих конкретных страсть к промискуитету [1] и торговле, отчего они были, в сущности, и не дикарями вовсе. Ведь раскрепощённый секс и облапошивание ближнего своего — краеугольный камень любой порядочной цивилизации.
1
Промискуитет (лат. promiscuus «без разбора», «общий») — беспорядочная, ничем и никем не ограниченная половая связь со многими партнёрами. Термин применяется в двух различных значениях: для описания предполагаемой формы половых отношений в первобытном человеческом обществе до образования семей и для описания беспорядочных половых связей индивида.
А доказывали это многочисленные дворцы, которыми полнились болота.
Несмотря на богатство нации, покидать топи дикари отказывались: Гигантская Лягушка была против.
Когда я встретился с ней, то понял почему. Невероятно консервативное создание даже для бога.
Но хватит о жабообразных, голоса приближались! И, в сущности, не было никакой разницы, кому они принадлежали. Вероятно, французам, раз уж русские воевали именно с ними.
В любом случае встреча с солдатами ничем хорошим окончиться не могла.
Возвращаться назад смысла не было. Перебежать площадь и укрыться на другой улице? Но проще спрятаться в здании и переждать, пока предполагаемые французы не уберутся.
— В дом, живее! Впереди враги.
Подчиняться у Белавина-младшего получалось лучше, чем осмысливать происходящее. Мы бросились к зданию, взбежали по лестнице. Резные двери лежали у входа, выбитые из петель.
Встретил нас огромный холл. Сквозь дыры на месте окон внутрь изливался лихорадочный свет.
Дурное предчувствие усилилось.
По шее бежали мурашки, густой едкий воздух раздражал лёгкие. На спину давила липкая лапа пота.
Не вполне те же ощущения, как в аудитории. Божественное присутствие увеличилось? Я бы не сказал. Может быть, оно изменилось? Стало слабее и… нежнее. И отчего-то здешняя атмосфера напоминала кладбищенскую.
Это уж совсем нелепо — весь этот карман сплошное кладбище!
Мы прошли глубже, миновали пару коридоров, изучили кабинеты, в которых царил сущий кавардак. В одном Пётр наклонился и подобрал сероватый листок с надписями на нём.
— Французский, — произнёс он и выкинул бумажку.
Зачем существовало это место? Уж явно не для того, чтобы запереть здесь меня. Божественное провидение божественным провидением, но подготовка за пару сотен лет до моего прибытия — это всё же чересчур.
Очередной коридор вывел нас к залу, где вокруг возвышения полукругом стояли ряды скамей.
Напряжение нарастало, и я сообразил, что мы находимся в центре загадки. Следовательно, я на верном пути.
Так почему же во мне растёт омерзение?
Я развернулся к Петру — и замер. А в следующий миг на французском прозвучало:
— Вы живы?! Какое счастье! Я так давно не видела здесь живых… Верите ли вы в свободу? Верите ли вы в меня?!
Глава 16
За спиной Петра стояла, светясь от счастья, миловидная девушка. В облике её причудливо сочетались утончённые и крупные, выразительные черты.
Широкоскулое лицо, но точёный подбородок. Глаза — искрящиеся, светло-серые, почти прозрачные, обрамлённые пушистыми тёмными ресницами.
Белоснежная кожа лба, на который наползал лихой зелёный беретик, и две безукоризненные черты бровей, что взлетали косо вверх — от переносицы к вискам.
Тонкое летнее платье обтягивало тонкую талию и аккуратный бюст, к которому вёл широкий неглубокий вырез. К груди девушка прижимала оголённые руки с маленькими кулачками.
Внутренности скрутило. От неё исходил знакомый терпкий аромат, что расставил всё на свои места.
Белавин-младший развернулся на звук и теперь таращился на незнакомку. Я вывел его из ступора, ухватив за ладонь и потащив к выходу.
— Я ничего не слышал. Ты ничего не слышал. Идём отсюда.
— Но… но как же?
— Мсье? Вы из России? — и она перешла на русский, звучавший в её исполнении скользко и неуверенно, — Не надо… не убегайте! Я столько лет была одна! Пожалуйста, не оставляйте меня! Я сделаю всё, что вы хотите, прошу, молю вас!
— Не оборачивайся, — прошипел я Петру и едва не наткнулся на девушку, которая в одно мгновение очутилась у нас на пути. Она моляще протянула к нам руки:
— Прошу вас, — прошептали прелестные губки, — не оставляйте меня одну. Мне так плохо тут…
— Да что происход… — начал Пётр и зашипел от боли, когда я наступил ему на ногу.
— Юный рыцарь, не бросайте даму в беде!
Девушка в мгновение ока оказалась у него, сложила молитвенно ладони. Затем, когда Пётр растерянно потряс головой, прибавила:
— Ах, кажется, я знаю, чего вам надо. Вы, мужчины, все одинаковы, однако в награду я готова… готова… — Её лицо залило румянцем, и она, наклонившись, схватила подол платья и подняла его.
Молча мы смотрели на представшее нашим взорам. На точёные голени, изящные колени, на манящие бёдра и — в испуге девчушка перестаралась — на ровную точку пупка, ниже которого междуножье облегали батистовые кружевные трусики.