Эльфы, топор и все остальное
Шрифт:
Дважды навстречу выкатывали кибитки магов Талестры. Эти пауки, опутавшие своими «магическими услугами» половину Южного континента и Мантиохию, трусливо удирали, похоже, не предупредив своих нанимателей.
Орки, недовольно похрюкивая на своем языке (я знал его неплохо, мог и говорить, правда, от хрюканья у меня быстро начинало першить в горле), уступали дорогу.
В гетто озарение меня не посетило.
Виджи вдруг сунула в разрез моей рубахи правую ладошку и распластала ее над моим сердцем. Пальцы
— Холодно, Фатик…
Мне же казалось, что воздух сгущается, что в городе душно.
Неподалеку северо-западной стороны Торжища был устроен таможенный пост. Мы как раз проезжали мимо него, когда меж бастионами произошло шевеление, взлетела пыль (и дохлая крыса), наконец, началась заварушка. Затем взревели трубы, властно, привлекая всеобщее внимание. Они ревели так старательно и часто, что вскоре возле таможен собралась толпа.
Ну-ка, сказал мне инстинкт варвара, Фатик, быстренько туда!
Я подвел караван поближе и с высоты облучка принялся разглядывать происходящее.
В таможенном проезде сбились в кучу кони, люди и повозки. Трубачи, сверкая медью на плоских крышах бастионов, продолжали выдувать заполошные трели.
— Контрабанда! Контрабанда! — шушукались в толпе.
Вдруг из кутерьмы проезда вырвался мелкий тип прегнусного вида: рябой, горбатый и с бельмом на глазу.
Он навострился юркнуть в толпу, но крутоплечий дядька из стражи перехватил его, пихнув под колени тупым концом копья. Рябой сломался в коленках, упал ничком и не успел подняться, как дядька поднял его за шкирку.
Трубы смолкли.
— Преступник! — картинно возгласил дядька и, без особых усилий приподняв рябого, показал толпе. Карапет дрыгал ногами, ронял слюну и блеял:
— Я виноват! Каюсь! Каюсь, провозил контрабанду: писчую бумагу, книги и азбуку! Я каюсь, умоляю, простите меня! Я виноват! Виноват!
Вдруг из проезда быстро вышел стражник — немолодой, морщинистый, однако весьма представительный.
— Не может быть! — картинно вскричал он, присмотревшись к дядьке. После чего, зайдя с другой стороны, стал к зрителям вполоборота и воскликнул еще раз: — Да быть того не может! — Сорвав с головы полированный шлем-луковицу, он рухнул на колени перед дядькой: — Государь Амаэрон Пепка! Это вы!
Еще один стражник выскочил из проезда, распихав локтями собратьев-тугодумов. Он был тоже немолод, а облик его внушал всяческое доверие.
— Да! Я узнаю его! — возгласил он хорошо поставленным голосом. — Это Его Грозная Милость государь!
Карапет сделал большие глаза и обвис, вроде как потерял сознание.
Первый стражник — как выяснилось, сам король Амаэрон Пепка, бережно сгрузил коротышку на мостовую.
— Что ж, мои прозорливые подданные, — молвил он уже другим голосом, похожим на звучание бронзового рога, — мне нечего скрывать: это я.
Толпа ахнула. Многие начали опускаться на колени.
Амаэрон повернулся к народу, стал таким образом, чтобы лучи солнца осветили его немолодое, румяное, отороченное короткой светлой бородой и песочными усами лицо.
— Он ходит среди народа! Он ходит среди простого народа! — вдруг прокричал в толпе пронзительный женский голос, который был мне смутно знаком.
— Да-да, он ходит среди народа в одежде простого солдата! — воскликнул, рухнув на колени, седовласый стражник. Затем в припадке рвения он стукнулся лбом о мостовую. Сивый парик прочно крепился к его головешке.
Стражник с обликом, внушающим всякое доверие, тоже ударился коленками о камни.
— Король! О, мой любимый король! — проблеял он. — Ваша Грозная Милость!
— О великий государь! — вскричали тут все стражники хором и, бряцая доспехами, опустились на колени.
Амаэрон величественно повел рукой.
— Встаньте, любезные моему сердцу подданные. Поднимитесь, — промолвил он голосом сладким, как вишневый сироп, и водрузил пыльный сапог на спину карапета, нежно, я бы сказал — любя.
— Каешься, нечестивец?
— Каюсь, ваше величество! — простонал рябой бельмастый горбун, показывая лицо толпе — чтобы его гнусный облик увидели все, от мала до велика. — Каюсь всей душой! Ох, помилуйте меня, я уже раскаялся!
В толпе раздался гул: мещане и приезжие крестьяне не верили в раскаяние нечестивца. Знакомый женский голос воскликнул:
— Брешет, мерзавец!
— Знаешь ли ты, что полагается за провоз контрабанды, которая смущает умы моих подданных и способна накликать гнев Атрея? — вопросил король.
— Ох, ваше величество! — Карапет скривился, вот-вот заплачет.
— Смерть! — голос короля был подобен рокоту горного обвала.
— Ох…
— Я покараю тебя, гнусный нечестивец! Смерть тебе, подлый контрабандист! Смерть на месте! И да свершится королевское правосудие!
Амаэрон вытянул из ножен хорошо надраенный меч и вонзил прямо в горб преступника. Брызнула кровь — слишком обильно, я бы сказал. Горбун картинно закатил глаза, изогнулся и обмяк. Ему не хватало только финальной реплики: «Я умер!»
Толпа приветствовала действия короля восторженными криками.
Четверо стражников скрыли покойника от толпы, вынули меч, затем подхватили тело и унесли за повозки. Запрокинутая голова рябого безвольно болталась меж руками, для полноты картины он высунул окровавленный язык.
— Среди простого народа! Он ходит среди нас в одежде простого солдата! — начал орать седоволосый, покраснев от натуги. — Он все видит и слышит! Он всеблаг и всемогущ! Он сеет справедливость ради народа! Народный король!