Элиас Портолу
Шрифт:
«Вот он, тут как тут, — подумал Элиас. — Словно нарочно хочет, чтобы я сильнее страдал! Может быть, ребенок умрет, а я даже не смогу подойти к его постели, не смогу приласкать и приголубить его напоследок, а ему все это будет дозволено. Вот он, вот он идет! Что ж, я уйду, потому что иначе, если он войдет сюда и приблизится к ребенку, моему ребенку, который умирает, я за себя не отвечаю».
И он вправду ушел вместе с врачом; во дворе им повстречался Фарре, который с печальным видом осведомился о состоянии ребенка.
— Ребенку плохо, оставьте его с миром, пусть побудет вдвоем с матерью! — грубо сказал
Фарре недоуменно посмотрел на него, но ничего не ответил.
Врач предложил Элиасу вместе пройтись по дороге. Молодой священник с удовольствием согласился; однако пока врач говорил, Элиас обратил отсутствующий взгляд вдаль, на край долины; мучительные видения тревожили его. Элиас видел Фарре, сидящего у кровати малыша, и Магдалину, склонившуюся над ребенком и смотрящую на страдания больного. Толстый жених утешал ее, потом протягивал руку, чтобы приласкать малыша, и что-то нежно говорил ему.
А врач тем временем говорил о дородной розовощекой девице, встретившейся им у родника.
— Говорят, что она его любовница. Однако какие бедра! И все же она определенно сложена не очень. Но неужели это правда, что она его любовница? Вы слыхали про это, отец Элиас?
Элиас со злостью посмотрел на него. Как этот врач мог задавать ему такие вопросы, в то время как его ребенок умирал, а Фарре был рядом с малышом вместо отца?!
— Что вы мне говорите! — крикнул Элиас. — С какой стати вы меня об этом спрашиваете?
— А разве об этом не спрашивают у мирян? Разве вы не мирянин?
— Ах, да! Ведь и он был мирянин! К сожалению, он все еще был мирянин, и его, подобно всем остальным, жгла боль, обида, ревность.
Вечером Элиас вернулся к Магдалине и застал ее в полном отчаянии: ребенку становилось все хуже. Она была на кухне и что-то готовила у очага.
— Мама там? — спросил Элиас, направляясь к комнатке, где лежал ребенок.
— Да.
Элиасу захотелось было спросить, был ли там и Фарре, но он не смог. Элиас чувствовал, что он уже был там, у постели Берте, и ясно видел его тучную фигуру, слышал его одышку. И все же, когда он открыл дверь и увидел слегка склонившегося вперед молчащего Фарре у постели ребенка, толстого Фарре с его одышкой, Элиас вздрогнул, словно от неожиданности.
«Ребенок умирает, а он сидит рядом с ним, и я не могу даже подойти, я не могу даже поглядеть на своего сына и приласкать его!» — с горечью подумал Элиас. И он только едва-едва приблизился, встал в ногах у малыша и почти робко посмотрел на него.
— Он плох, плох, — с болью промолвил Фарре, словно про себя.
Элиас задержался на мгновение, а затем вышел из комнаты, не сказав ни слова, и пошел к себе. Прошла ужасная ночь, а утром чуть свет он вернулся снова. Когда он пересекал тропинку, лицо его светилось надеждой на то, что ребенку полегчало и он застанет Берте поправившимся. Элиас стремительным шагом прошел через двор, через кухню и толкнул входную дверь. И сразу же его лицо стало мертвенно-бледным. Как и накануне, толстый Фарре, наклонившись вперед, снова в молчании сидел у постели малыша.
Магдалина плакала. Как только она увидела Элиаса, вышла ему навстречу, вытирая слезы передником, и, рыдая, сказала, что ребенок умирает. Бледный Элиас угрюмо взглянул на нее сверху вниз; он не сдвинулся с места, не сказал ни слова и вскорости вышел. Тетушка Аннедда прошла за ним на кухню, а затем во двор и робко спросила:
— Элиас, дитя мое, что с тобой? Ты не заболел?
Элиас остановился у ворот, обернулся, и резкие слова против Фарре и Магдалины, которая позволяла ему все время сидеть у постели Берте, уже были готовы сорваться с его губ, но он увидел лицо своей матери, такое бледное и встревоженное, и пробормотал только:
— Нет, я здоров, — и ушел.
«Что он сказал? Я не расслышала, — произнесла про себя тетушка Аннедда. — Он тоже заболел? Что с ним? Помоги нам, Святой Франциск!»
С того дня Элиас жил словно в наваждении. Как только он оказывался свободен, он почти бессознательно шел домой. Еще не доходя до тропинки, ведущей к дому, он чувствовал, что Фарре на своем месте. И все же надежда на обратное не покидала его. Но он входил в комнату, а ненавистный Фарре все так же сидел там.
Постепенно Элиасом овладело нечто вроде навязчивой идеи. Он шел домой с желанием склониться над ребенком, поцеловать его, обнять его, излить в словах всю свою нежность; Элиасу казалось, что силы его любви будет достаточно, чтобы Берте выздоровел; однако как только он видел Фарре, он не мог ничего сделать и замирал на месте; Элиас не осмеливался даже положить ладонь на лоб умирающего малыша, в то время как душу его терзала боль, а внутри все кипело от бешенства.
Вечером седьмого с начала болезни дня тетушка Аннедда, плача, вышла навстречу Элиасу.
— Он не переживет эту ночь, — пробормотала она.
— Мама, Фарре все еще там?
— Нет, он ушел.
Элиас бросился в комнату, потеснил Магдалину, тихо плакавшую у постели ребенка, и тревожно склонился над Берте. Ребенок умирал: его маленькое личико, еще милое и круглое, уже осунулось и было бледно; мучительные страдания уже наложили на него свою печать. Казалось, что это лицо умирающего старичка.
Элиас не осмелился прикоснуться к малышу или даже поцеловать его, он словно остолбенел. Сидя у тела своего брата, он также видел смерть, а сейчас он заметил, что до сих пор ему казалось невозможным, что Берте умрет. А Берте умирал. Почему? Как? Конец всему, всем чувствам? Тогда откуда эта ненависть к Фарре? Откуда страдания?
«Сын мой, сынок, — простонал про себя Элиас, — ты умираешь, а я даже не любил тебя как должно; вместо любви, вместо того, чтобы лечить тебя и вырвать из когтей смерти, я предался пустой злобе, пустой ревности… А теперь конец всему, времени больше нет, нет времени ни на что…»
Им овладело непреодолимое желание заключить ребенка в объятия, унести его прочь и спасти. Как? Он не знал как, но ему казалось, что достаточно будет, склонившись над малышом, лишь сжать его в объятиях, и смерть отступит. В этот момент вошел Фарре и медленно приблизился к кровати. Элиас услышал его тяжелые шаги, его одышку и невольно отступил в сторону.
Фарре снова занял свое место. Элиас вновь ощутил, как между ним и душой ребенка, покидавшей этот мир, опять возникла непреодолимая преграда. Элиас встал в глубине комнаты, около окна, и сумрачный зеленый блеск появился в его глазах. Сумбурные мысли теснились у него в голове: