Эликсир князя Собакина
Шрифт:
Главный хранитель подошел к своему столу, выдвинул нижний ящик и осторожно достал оттуда металлическую коробку, похожую на автомобильный аккумулятор. Сверху из коробки торчала воронка, а сбоку был приварен маленький краник.
— Вот он, менделеевский аппарат.
Савицкий одним прыжком преодолел расстояние от окна до стола, схватил агрегат и стал вертеть, рассматривая со всех сторон. Кроме краника и воронки — несомненно, приделанных недавно — снаружи ничего не было.
— А что внутри? — спросил он у Бабста. — И главное — что же он производит?
Бабст отобрал у него аппарат, бережно поставил драгоценную реликвию на стол, сел в кресло и сказал:
— В общем, раз уж такое дело, слушайте мой рассказ, ребята. Про устройство знать вам незачем, да и не поймете вы ничего. Хотя ты бы, Вера, наверно, поняла... Но нет, пусть хоть это тайной останется. А вот про действие — так и быть, расскажу.
Он нежно погладил аппарат и начал:
— Эта штука в описи значилась как батарея постоянного тока, и внутри у нее никто, конечно, не копался. Ну, и в экспозицию ее не ставили — кому такое интересно? Стояла у меня тут на шкафу, пыль собирала. А год назад случилось... В общем, жена от меня тогда ушла. Настроение, сами понимаете, так себе... хоть вешайся. Запил я. Пил по-черному, каждый день, но на работу ходил и на работе тоже пил. И вот как-то раз налимонился я с вечера и заснул. Просыпаюсь уже ночью, вот тут, за столом. Ну, перед охраной неудобно выползать в таком виде, поэтому сижу, квашу дальше. И вдруг примерно в половине третьего является ко мне сам Дмитрий Иваныч. Вот ей-богу, не вру, гитарой клянусь! Вот с этой самой фотографии сошел и сел напротив. «Выливай, — говорит, — все недопитое в мой аппарат». — «Какой такой аппарат?» — спрашиваю. — «А в тот, который вы, дураки, батареей называете». И на шкаф показывает. Слушаюсь, говорю. Спасибо тебе, говорю, Дмитрий Иванович, за то, что от белой горячки меня бережешь. Достал эту штуку со шкафа, вылил полбутылки в щель. А оно вдруг как зашипит и звук такой: тик-так, тик-так! Как будто таймер там встроенный. Пошла реакция — в темноте, на холоду, ты представляешь, Вера? Потом смотрю — закапало. Я стакан подставил. Через полчаса выдал аппарат сто грамм и затих. Ну, я пить это дело не стал, утром пошел в лабораторию, провел анализ... Формулу я называть не буду, ты извини, Вера. В общем, смесь странная оказалась, не пойми зачем такую гнать, хотя пить, в принципе, можно, для здоровья не опасно. Коту, помню, дал, тот вообще никак не среагировал. Ну, ладно. Слил я это дело в пробирку, сунул в рюкзак — думаю, с товарищами посоветуюсь — и поехал тоску разгонять на Грушинку.
— Куда? На Грушевку? В Минск, что ли? — удивленно спросил Савицкий.
— На Гру-шин-ку, — по слогам повторил Бабст. — Это фестиваль такой авторской песни на Волге. Ну ты-то, Вер, знаешь, конечно?
— А то! — по-свойски ответила княжна.
— Ну вот. Поехал я, значит, на Грушинку. На большую, которая пьяная на Мастрюках. День пью, два пью, три пью, чувствую, больше не могу. А надо дальше пить, тоска-то не проходит. А я не могу. И тут мне опять Дмитрий Иваныч явился. Вижу вдруг: у костра присел напротив и в крылатку завернулся. Хлебни, говорит, из своей пробирки. Слушаюсь, говорю. Хлебнул — и вдруг мир другим стал. Пьяного тумана как не бывало. Мир чистый, светлый, умытый — хотя кругом все те же хари. А Дмитрий Иваныч сразу исчез, даже поблагодарить я его не успел. Ну, от этого просветления я сразу на другую Грушинку переехал, которая потрезвее — на Федоровские луга, по соседству. Сижу там и думаю: что же со мной такое происходит? Я же турист бородатый пьющий, вымирающий вид. Всю жизнь за водушку горой стоял, наркоты чурался. Да я скорее «Сектор Газа» запою, чем дурь курить стану, не говоря о прочем черном и белом. А тут как попробовал...
Бабст махнул рукой.
— Но, может быть, это совсем не наркотик? — спросила княжна. — Ты ведь делал анализ?
— Делал, я же говорю. По составу не наркотик. Но делото в другом: душа к нему лежит. Так лежит, что не оторваться. Вот и пошла с тех пор такая жизнь: с вечера нарочно володю пью, в смысле водку, а утром у меня эксперимент — просветляюсь.
Все помолчали.
Дверь скрипнула, и в кабинет просунул голову Живой.
— Мне там скучно стало, — капризно сказал он.
— Ну ладно, заходи, — разрешил великодушный Бабст.
Паша, ступая осторожно, как кот по раскаленной крыше, прошел в дальний угол и пристроился там на краешке стула.
Савицкий вскочил и принялся, шагая по кабинету, горячо убеждать Бабста:
— Костя, ты пойми: то, что ты открыл и испытал, — это только начало. Этот «отрезвит» — всего лишь часть напитка, который придумал Лев Сергеевич. Если он один так отрезвляет и просветляет человека, то что же будет, если мы соберем полный состав?! Это же чудо! Разве тут дело в деньгах? Как ученый ты просто обязан нам помочь. Мы сделаем всех счастливыми! Все вокруг станут такими же замечательными людьми, как ты, как Визбор, как Дмитрий Иванович. Мы спасем мир!
Мурка тоже вскочила с места. Она подбежала к Косте, встала перед ним на колени и протянула к нему руки.
— Мы спасем мир? — спросила она. — Правда, спасем? Костик, скажи: правда?
Бабст посмотрел ей в глаза, блаженно улыбнулся и сказал:
— Ладно, спасем!
— А еще выделывался, — буркнул Живой из своего угла.
— Молчи, змей! — ответил ему Бабст, не оборачиваясь.
Глава 10
Змеиный город
— Ну, в общем, слушайте, мужики и ты, Вера, — сказал Бабст, когда его познакомили с планом будущей экспедиции. — Я вот что решил. Так и быть, с вами я поеду. Отпуск за свой счет возьму, все равно летом к нам никто не ходит. Но только учтите — эксперимент я прерывать не буду.
— Ты мой героический кумир! — немедленно отреагировала Вера. — Я тоже хочу проводить эксперимент! Ты берешь меня в ассистенты? Я в Сорбонне учусь!
— Ну... Сорбонна — это, конечно, хорошо, но только... Тут другая подготовка нужна. Смотри, что я делаю. Выпиваю, допустим, с вечера четыреста грамм перцовки. Наутро принимаю отрезвит и смотрю, что будет. Записываю ощущения. Если вижу, что справляется Дмитрий Иваныч, то поднимаю дозу до шестисот, потом до восьмисот — ну и так дальше.
— Дальше-то куда? — не удержался Живой. — Дальше ты копыта откинешь!
— Наука, студент, требует жертв. Ну, и я же не только на количестве экспериментирую. Качество тоже важно. Сухое, полусладкое, крепленое, портвейн, мадера, марсала какая-нибудь. Один раз пошел в бар и все коктейли там вылакал по очереди. А у них список длинный был — штук тридцать. «Лонг-айленд» еще помню. «Голубая лагуна» уже как в тумане. «Секс на пляже» — без всякого удовольствия. А вот после «Оргазма» вынесли меня. Пришел в сознание, потянулся к отрезвиту. Но тут уже и Дмитрий Иваныч бессилен оказался.
— А ты его пробовал на трезвую голову принимать? — поинтересовался Савицкий.
— Конечно, пробовал! Я же научный работник! — Бабст даже обиделся.
— И какой приход словил? — вскочил с места Живой. — В смысле — каково было действие вещества на твой беззащитный трезвый организм?
Бабст окинул его хмурым взглядом, в котором явственно читалось: «Это поглядим еще, кто из нас — беззащитный!», а вслух сказал, обращаясь скорее к потомкам рода Собакиных, чем к их непутевому спутнику:
— Все равно есть эффект. Я как-то раз две недели не пил, ради науки. Потом принял пятьдесят грамм — и как будто совсем протрезвел, хотя дальше-то куда. И так все ясно и просто. Как будто очки запотевшие протер.
— А что если дунуть, а потом вакциной этой закинуться? — размечтался Живой. — Или наоборот — отрезвиться, а сверху дунуть? Или вот еще...
— Костя, а нам можно эту штуку попробовать? — перебил его Савицкий.
— Боюсь, подсядешь, — покачал головой Бабст.
— Я, я не подсяду! — подобрался поближе Живой. — У меня иммунитет!