Эликсир князя Собакина
Шрифт:
— А за тебя я и не боюсь, — отрезал Бабст.
— Подсесть... — задумчиво произнесла княжна. — Это значит — быть с кем-то близко- близко на одной скамейке? И мы будем понимать друг друга без слов? Давайте скорее пить эту замечательную вакцину!
Костя встал с места, медленно подошел к ближайшему шкафу, присел на корточки, открыл нижнюю дверцу и вытащил небольшую колбу с притертой стеклянной пробкой.
Вернулся к столу, достал из верхнего ящика три мензурки, подышал на них, протер снаружи рукавом и аккуратно налил в каждую по десять граммов отрезвита.
— На ваш страх и риск! — предупредил он, а потом, немного подумав, капнул и в свой стакан.
— За успех! — произнес Савицкий и первый схватился за мензурку.
Чокнулись. Выпили. Присели.
— Ничего не происходит, — первым нарушил молчание Петр Алексеевич. Ему почему-то казалось, что стоит только пригубить отрезвита, как перед глазами на сумасшедшей скорости начнут прокручивать мультфильм “Yellow Submarine”, а в голове появятся ответы на все вопросы.
— Все происходит! — заорал вдруг Живой, вскакивая с места и пускаясь в пляс. — Зачетный раствор! Иваныч рулит! Дайте-ка я его портрет сейчас расцелую!
— Это эксперимент, а не дискотека, — строго сказал Бабст, придвигая к себе дневник наблюдений. — Говори, что ощущаешь. Сравним.
Живой тут же принял серьезный вид, сел на пол в позу лотоса под портретом Менделеева, прикрыл глаза и принялся диктовать:
— Значит, пиши так. Волна пошла. В глазах болты. На движуху чутка пробивает. На думки... На думки — нет. На хавчик — тоже. Глюков не наблюдается. Продукт качественный. Слышь, академик, а дай-ка еще этого антифриза вдогонку.
— Чего дать? — опешил Бабст.
— Дозу, говорю, дай нарастить!
— Обойдешься. Петюха, рассказывай лучше ты. Почувствовал чего? Только на нормальном русском, ты же не эта обезьяна.
— Кажется, почувствовал. Только я думал, что от этой... от менделеевки... будут галлюцинации, — признался Савицкий. — А тут все не так. Вернее — все так. Я — здесь. У меня есть всё — я и этот мир. А что еще человеку надо? Кажется, что я все могу. Стоит только захотеть — и смогу перешагнуть пятиэтажный дом. Неву смогу перепрыгнуть с одного берега на другой. Но мне этого пока не надо. Зато я знаю, что у нас все получится.
— Конечно, получится! — воскликнула Вера. — Идемте гулять и перешагивать Неву! Костя, веди нас!
Возбужденно переговариваясь и делясь впечатлениями, компания вышла на улицу.
— Ой, как у вас тут здорово! — воскликнула княжна, оглядевшись. — Самый центр, а какой зеленый! А это что за дом, Костя? Рассказывай, ты должен быть мой проводник.
— Институт Отта, — ответил Бабст. — Рожают тут.
— Я тоже хочу рожать в таком красивом доме!
— Нормальный приход, — одобрительно прокомментировал Живой.
— А вон там, дальше, философский факультет, — продолжал Бабст. — Там мыслят.
— Я тоже хочу мыслить в таком красивом доме! А кто этот зеленый человечек?
Вера показала на памятник, стоящий посреди широкой площади.
— Сахаров, Андрей Дмитрич, — с уважением произнес Бабст. — Смотри-ка, правда зеленый, а я каждый день тут хожу — и не замечал. Лет пять как поставили, а уже весь патиной покрылся. Влажность у нас высокая.
— Патиной? — очнулся от своих дум Савицкий. — Да ведь Лев Сергеич пишет про какую-то «патину змеиную»! Костя, есть такой термин?
— Змеиную? Нет, конечно. Патина — отложение солей на бронзе. Окиси меди. Полезная вещь, предохраняет памятники от порчи. Змеи, Петюха, тут совсем ни при чем.
— А вот еще говорят «благородная патина». Это что такое?
— Ну, просто выражение такое. Лет за сто на бронзе образуется такой налет — зеленый или голубоватый. Выглядит красиво, благородно, потому так и говорят.
— А может, змеиная патина — это неблагородная? — вмешался Живой. — Ну, бывает благородная, а бывает — неблагородная, гадючья какая-нибудь?
Бабст не стал ему отвечать.
Они прошли по бульвару и вышли на набережную, к Пушкинскому дому.
— О, этого памятника я знаю! — обрадовалась княжна. — Это Пушкин. Смотрите, он совсем черный, хотя тоже бронзовый. Интересно, почему?
— Негр потому что, — влез Живой.
— Фи! — презрительно скривила губы Вера. — А ты, оказывается, еще и расист.
— Я Пушкина всего наизусть знаю! — обиделся Паша. — А «негр» у нас — это как бы комплимент. Расисты говорят совсем другие слова, я тебя потом научу.
Действие отрезвита начинало постепенно проходить, но приятное послевкусие в сочетании с солнечной погодой настраивало отважных экспериментаторов на праздничный лад. Никто никуда не спешил — ощущение неумолимости времени на какое-то время отступило. Казалось, что небесная канцелярия выдала всем дополнительный день на личные нужды.
Они вышли на стрелку Васильевского острова. Здесь рябило в глазах от туристов и новобрачных. Женихи и невесты весело паслись на изумрудной траве, а вокруг них суетились фотографы.
— Ой, какая красивая золотая иголка! — воскликнула княжна, показывая на шпиль Петропавловского собора. — Я хочу туда!
— Пошли, конечно, — сказал Савицкий. — Покажем сестренке город. Она тут в первый раз.
У воды сидели и лежали парочки. Веселая девица взгромоздилась на гранитный шар и изображала сфинкса. Мимо промчался белый «Метеор».
— Петербург всегда казался мне мрачным и неприветливым, — признался Петр Алексеевич. — Но теперь он как будто повернулся ко мне лицом. Тут в самом деле может быть хорошо.