Эликсир князя Собакина
Шрифт:
— Ну так и что, ваше сиятельство? — спросил Бабст. — Решил заняться историей рода? Ты только учти — музейными экспонатами мы не торгуем.
— Нет, дело совсем в другом.
И Савицкий, ничего не утаивая, изложил новому знакомому всю историю со штофом вплоть до увеличения этикетки. Бабст слушал очень внимательно и несколько раз даже произнес: «Е-мое». А когда Петр Алексеевич процитировал первые слова княжеской записки: «Восемь чарокъ отрезвит. изъ аппарата д.и.»,— хранитель вдруг вскочил и в волнении заходил по кабинету.
— Знаю я про это дело, — сказал он, не дослушав до конца. — Есть письмо Дмитрия Ивановича на этот счет. Написано после их последней встречи. 1905 год, январь. Пишет он вот что, я наизусть помню: «А в Левушкином предприятии я участвовать не могу. Если русский народ сейчас получит это средство, то последствия могут быть самыми пагубными». Вот так-то.
— Так ты думаешь, что князь все-таки решил сделать какой-то алкоголь?
Бабст помолчал, а потом ответил:
— Ничего я не думаю. Ты вот что... Я знаю, зачем ты сюда пришел. Тебе нужен этот самый аппарат, так?
– Да.
— Тогда слушай, что я тебе скажу. Аппарат этот существует, и действие его я знаю. Кстати, никто, кроме меня, про него даже не догадывается. Но тебе я его не дам. И рассказывать о нем ничего не буду. Раз Дмитрий Иваныч написал «участвовать не могу», значит — точка. Я тоже не могу.
— Да почему, Костя? Тут же может быть научное открытие! Нобелевку тебе дадут! А я напиток в производство запущу. Озолотимся! Тут же миллионы! Твои пятьдесят процентов.
— А потому. Осудил бы он меня.
— Семьдесят процентов!
Бабст остановился у фотографии ученого и провел рукой по струнам висящей рядом гитары.
— Знаешь песню такую: «Деньги»?
Савицкий покачал головой.
Бабст снял гитару, положил ее на колено и негромко запел:
Теперь толкуют о деньгах В любых заброшенных снегах, В портах, постелях, поездах, Под всяким мелким зодиаком. Тот век рассыпался, как мел, Который словом жить умел, Что начиналось с буквы «Л», Заканчиваясь мягким знаком. Моя надежда на того, Кто, не присвоив ничего, Свое святое естество Сберег в дворцах или в бараках, Кто посреди обычных дел За словом следовать посмел, Что начиналось с буквы «Л», Заканчиваясь мягким знаком [2] .2
Стихи Ю.Визбора.
Допев, Бабст аккуратно повесил гитару на место и сказал:
— Вот так-то, Петюха.
Савицкий понурился. С этим идеалистом все было ясно. Последняя надежда рухнула. Теперь оставалось только возвращаться в Москву и начинать процедуру банкротства АОЗТ «Газинап».
В этот момент в дверь постучали.
— Это, наверно, Пятница твой приполз, — беззлобно сказал Бабст. — Ну заходи, студент!
Дверь открылась, однако в комнату вошел не Живой, а княжна Вера Собакина.
— Здравствуйте, — сказала она, сильно картавя.
Бабст обернулся и замер, открыв рот.
— Здраст... — пробормотал он. — А ты... а вы кто?
— Это моя сестра Вера, — представил гостью Савицкий. — Княжна, прямой потомок младшего брата Льва Сергеича. Вера приехала из Парижа, чтобы поучаствовать в нашем деле. Химик, между прочим. Верочка, познакомься. Костя Бабст, главный хранитель этого музея.
— О! Я очень очарована, — протянула руку княжна.
Бабст, видимо, не знал, что делать. Он протянул было руку в ответ, потом отдернул, вытер ее о спортивные штаны, снова протянул, осторожно взял Муркину лапку — и вдруг наклонился и поцеловал ее.
— Какой милый! — восхитилась княжна. — Это только в России остались такие милые интеллигентские люди.
— Да чего уж там... — засмущался Бабст.
— А я услышала, что вы тут пели, и зашла послушать.
Княжна подошла к фотографиям.
— О, этого человека я знаю! — воскликнула она. — Это Юрий Визбор. Я его большая... как это?.. адмиратриса. Это он написал про лыжи у печки стоят.
— Точно! — расплылся Бабст. — «Домбайский вальс», шестьдесят первый год. Во как! Значит, и до Парижа дошло наконец.
— Да, он был настоящий герой-бессеребряник и большой путешественник. А это, наверное, горы Кавказа. Пьер, ты знаешь, что князь Леон был в таких же кавказских горах?
— Конечно, знаю, сестренка. У меня и фото есть. Я тебе потом покажу.
— Ты это не забудь. Костя, а ты тоже ходил в горы?
— Случалось, — ответил Бабст. — С пятнадцати лет по ним лазаю.
— О! Ты настоящий русский мужик! Как Визбор и как князь Леон Сергеевич. Я вас всех обожаю. Давайте выпьем!
— Верочка! — испугался Савицкий. — Так нельзя. Мы же в музее. И потом, может быть, Костя не пьет.
Бабст почесал лысину и смущенно ответил:
— Вообще-то пью. Но только с вечера. Утром нельзя, эксперимент у меня.
— А какой эксперимент? — княжна ужасно заинтересовалась этими словами. — Вы, наверное, тут в музее повторяете опыты Дмитрия Ивановича? Я тоже делала его опыт с хлоридом кремния в парафиновой бадье. Костя, мы должны все это подробно обсуждать!
Бабст был явно впечатлен ее знаниями.
— Ну, в общем, да, эксперимент менделеевский. Но как тебе сказать... В общем, я его не повторяю, а дальше иду. Я на себе опыты ставлю.
— Инкруаябль!Я сразу поняла, что ты герой. Расскажи немедленно, а то я буду сгорать от любознательности. Ты просто обязан все рассказать коллеге.
Неотразимая Мурка лебединой походкой подплыла к главному хранителю музея — и поцеловала его в заросшую щеку.
— Ну, пожа-алуйста! — пропела она нежнейшим голоском.
Бабст покраснел как рак и засопел, глядя в пол.
Потом он поднял глаза к фотографиям и вздохнул:
— Дмитрий Иваныч, ты уж прости меня! Сам видишь...