Эликсир жизни
Шрифт:
Ко мне попросился один безработный. Обычно безработными становятся не те, кому не нашлось работы, а те, кому и так хорошо. Все коллеги в один голос не советовали мне его брать, так как Юра был алкаш. Его за пьянство увольняли с разных мест многократно. В маленьком академгородке, где все друг про друга знают даже больше, чем каждый сам о себе, никто не хотел брать Юру. Это был опустившийся, очень неуверенный в себе 30-летний человек. Лицо одутловатое, по лбу и вискам капельками стекал холодный пот, светлые глаза смущенно бегали по сторонам, руки дрожали. Когда-то Юра закончил кафедру оптики. Побеседовав с ним по микроскопии, я понял, что он был хорошим специалистом, и решил дать ему шанс. К сожалению, первый шанс Юра упустил. Он так мандражировал, что утром перед экзаменом в магистратуру выпил для храбрости стакан водки. Узнав об этом, я пошел к председателю приемной комиссии Печаткину, всё ему объяснил и попросил сделать скидку на Юрино состояние. «Конечно-конечно», – душевно заверил меня Печаткин. Возможно, он так бы и сделал. Но Юре попался билет про устройство микроскопа, и когда по ходу ответа Печаткин сделал ему какое-то замечание, Юра начал спорить. За что и схлопотал двойку. Юра вернулся с экзамена сам не свой. Но я взял его в свою команду. Он пообещал с пьянством завязать. Юра был компьютерный гений. Модернизировал семь наших компьютеров и понаустанавливал массу
Ко мне в аспирантуру поступил Тима. Через три месяца завкафедрой Печаткин вдруг распорядился перевести его к другому шефу. Тима не согласился. Тогда ему перестали платить стипендию. Он обратился в дирекцию, которая долго эту «проблему» обсуждала, а потом оставила Тиму у меня. Не буду перечислять все подобные случи, а то боюсь вас утомить. Хотя на счет Тимы я потом пожалел. Первый год он работал хорошо, старался, второй год – кое-как, а третий – никак. Я снисходительно смотрел на его прогулы, списывая их на его семейные обстоятельства (молодая жена, ребенок). Неряшливость экспериментов оправдывал его рассеянностью. Но когда неожиданно вскрылось, что он подменил в моем компьютере хорошую оперативку на плохую, а хорошую кому-то продал, я разозлился и решил его выгнать. Но не выгнал, снова пожалел. Денег ему на семью не хватает; вот и попутал бес. Я отправил его на месяц в Америку к Рэнди, надеясь, что вернувшись оттуда с деньгами Тима перестанет тратить время на мелочные подработки. Ничего подобного. Вернувшись с деньгами (но с нулевыми научными результатами), Тима обнаглел и не появлялся на работе по нескольку недель. Чертополох наглости произрастает на почве безнаказанности. Но безнаказанность не остается безнаказанной: аспирантские три года истекли, а диссертацию он не сделал. Ходил туда-сюда, шмонался, бегал по сомнительным фирмам, занимающимся сетевым маркетингом. А когда наконец ушел из лаборатории, выяснилось, что кое-что умыкнул с собой. Да еще начал распространять слухи, что у Никишина не наука, а лженаука. Вот поросенок! Благодарность – известное слово в мире слов и неизвестное качество в мире людей. Не ждите благодарности и тогда не удивитесь неблагодарности. Человек неблагодарен, и это нормально в той же степени, как хвост у обезьяны. Как известно, человек признателен за благодеяние лишь до тех пор, пока надеется на следующее благодеяние.
Как-то раз я повесил в институтском холле объявление, что ищу новых аспирантов. А на следующий день, проходя мимо доски объявлений, заметил краем глаза, что на моей бумажке появилось что-то красное. Подошел поближе и увидел. Крупными ярко-красными буквами поперек текста было начертано: «Осторожно! Жулик!!!». У меня аж в глазах потемнело. Мерзость. Гадость. (Почему-то вспомнилось, как в детстве кто-то на мой День рождения прицепил ко входной двери квартиры бумажку с намалеванной рожей и надписью «КЕША ДУРАК»). Рядом с объявлением я увидел информацию завкафедрой А.В.Печаткина о расписании занятий для аспирантов. Там заголовок и время занятий были подчеркнуты тем же ярко-красным маркером. Значит, та же рука? Не может быть! Каждый раз, сталкиваясь с чьей-то подлостью, я удивляюсь, поражаюсь, теряюсь. И в этот раз тоже был в смятении, не хотел верить логике. Нет, не может быть, чтобы это сделал Печаткин! При всех своих недостатках он не способен на такую подлость. Не может быть, чтобы человек радостно здоровался со мной за руку, беседовал, улыбался, а за глаза делал такое.
Визит к графу Орлову
Административное давление на меня и моих сотрудников неуклонно возрастало с каждым годом. Газ под давлением стремиться расшириться или взорваться; человек под давлением хочет того же. В конце-концов терпение мое лопнуло и я заявил замдиректору В.Н.Орлову: «Валерий Николаевич! Некоторые члены дирекции и руководители кафедры постоянно выкручивают руки моим аспирантам и магистрантам, уговаривают уходить в другие лаборатории, грозят провалом защиты, пытаются лишить стипендии. Мне всё это безобразие осточертело». Орлов, на правах старшего и начальника, спросил строгим голосом: «Викентий! Почему ты всё время со всеми ссоришься?». – «Да не ищу я никаких ссор! Хочу только, чтобы не мешали работать». Орлов раздраженно проскрипел: «Вокруг тебя конфликты, потому, что ты сам конфликтный: не умеешь ладить с людьми». – «Да какой же я конфликтный? В моей группе за 5 лет не было ни единого конфликта. Тот, кто занят делом, не имеет времени для ссор. А „ладить с людьми“ – это Вы имеете в виду, что нужно закрывать глаза на чью-то халтуру, говорить лживые любезности, участвовать в совместных пьянках, льстить начальству и вылизывать задницу Вашей вонючей дирекции?». Тут Орлов повысил голос до крика: «А! Тебе наш Институт не нравится!? Так мы тебя здесь не задерживаем!».
В любом конфликте виноват не тот, кто не прав, а тот, кто кричит. Я разозлился и, сам от себя не ожидая, резко выдал следующую тираду: «Да, не нравится. Только не пойму, по какому это праву дирекция собирается предложить мне уйти? Институт-то вроде пока государственный. Или дирекция его уже приватизировала? Разве Институт – Ваша персональная графская вотчина? Может быть, Вы хотели бы, чтобы я, вместо того, чтобы работать, „налаживал отношения“, как это делают многие вроде Комаряка и Судихиной? Что ж Вы вытаращились, дорогой граф Орлов? Сами напросились на правду, теперь слушайте. Дирекция поддерживает не тех, кто вкалывает, а тех, кто преданно ее вылизывает. Вот почему у Института нет крупных достижений, мало грантов, изобретений и хороших статей. На работу люди ходят кое-как, на пару часов, да и то не каждый день. Ученый совет не собирается по полгода. Директор отсутствует по нескольку месяцев. Резко упало количество молодежи, остались одни старперы… Вот сегодняшний портрет Института. Ну, скажите, что это всё неправда!».
Люди не любят правду. Люди любят быть правыми. Правдивые слова не всегда приятны (а приятные слова не всегда правдивы). Орлов смотрел на меня круглыми глазами. Потом отвел взгляд и долго молчал, глядя в окно. Вытащил сигарету, закурил и задумчиво промолвил: «Вообще-то ты, Викентий, кое в чем прав. Извини, я погорячился». «И Вы меня извините, Валерий Николаевич, за резкость», – искренне отозвался я. Докурив сигарету, он заметил: «А все-таки насчет того, что Институт плохо работает и что люди бездельничают, это ты зря». Я усмехнулся: «У бездельников нет недостатка в помощниках. На работу большинство приходит не в 9 утра, а приползают в 10 или даже в 11. Потом в 12 расходятся на обед, на пару часиков, а в полпятого – снова дружно по домам!». «Но ведь не все так делают! Вот я, видишь, сижу допоздна», – возразил Орлов. И добавил гордо: «Научные сотрудники честно отрабатывают свою мизерную зарплату». Я хитро улыбнулся: «А давайте посчитаем, сколько дней в году научный сотрудник работает реально, а сколько – отдыхает». «Ну, давай…», ожидающе ухмыльнулся Орлов. Я стал вслух подсчитывать: «Выходные (суббота и воскресенье) – 103 дня. Отпуск – примерно 30 дней (кстати, некоторые лодыри целый год только и делают, что ждут отпуска, а уйдя в отпуск не знают, чем себя занять). Аварии, пожары, затопления, отключения, переезды, ремонты и прочие катаклизмы – 20 дней. Медосмотры, болезни – не менее 20 дней. Командировки, конференции и прочие полуувеселительные мероприятия – как минимум 15 дней. Митинги, демонстрации, профсобрания, заседания – примерно 10 дней. Рождество католическое плюс Новый год, плюс Рождество православное, плюс Старый Новый год – 14 дней. Дни рождения – примерно 4 дня. Майские праздники – 9 дней. Пасха и прочие религиозные события – 10 дней. День защитника Отечества 23 февраля (кстати, февраль – слишком короткий месяц, чтобы успеть отдохнуть от праздничного января). Женский день 8 марта. День смеха 1 апреля. День Независимости (кстати, от кого?). День Конституции. Дальше. 1-е сентября. День единения (не понятно, кого с кем?) 4 ноября или Октябрьская революция 7 ноября. Итого 235 халявных дней. Получается, что научный сотрудник пребывает в лаборатории не более 130 дней за год».
«Ни фига себе!», – присвистнул Орлов, затягиваясь очередной сигаретой. «Это еще не все, – заметил я, – давайте теперь прикинем, какая часть времени тратится на реальную работу. Вычтем время на написание проектов, планов и отчетов – не меньше 15 дней. Сколько тратится на чаепития и перекуры? В общей сложности примерно 5 дней. Сколько на пустые разговоры? Не менее 10 дней. На хождение по институтским коридорам и визиты – около 5 дней. Ожидание в приемных и т. п. – около 5 дней. Всякие лекции, семинары, встречи – это еще не меньше 10 дней. Итого набегает еще 50 дней. Из 130 минус 50, остается всего 80 реальных 8-часовых человеко-дней». Орлов закурил снова и воскликнул: «Э! Стоп! Праздники, выходные и прочее часто пересекаются: приходятся на одни и те же дни!». Рассмеявшись, я заметил: «Пересекаются иногда. И не забывайте, что мы еще не брали в расчет отгулы и прогулы. Уж не говорю о свадьбах, похоронах и прочих увеселительных мероприятиях».
Илона. Беседы об актуальном
Илона была из тех немногих женщин, которые не только похвально отозвались о моем сайте афоризмов, но действительно его как следует почитали. Мои личные перлы тоже произвели на нее благоприятное впечатление: «Очень хорошо! Да Вы просто современный Эразм Роттердамский!». Я подумал: «Эразм жил в Роттердаме. Интересно, а как бы меня называли в средние века? Викентий Биог@внянский? Или правильнее сказать – Биогаванский? Хотя при чем тут Гавана?». Я отреагировал на комплимент Илоны смущенно-шутливо: «Вы меня вогнали в краску. Пощадите. Не хвалите. Я к этому не привык». Но похвала вкусней халвы. Как говорится, если кто-то тебя похвалил, то подумай: зачем? Нас хвалят умные, ругают дураки. И порицание, и похвалу из уст достойных приму достойно. Впрочем, пусть совсем не хвалят, лишь бы хоть немного понимали.
На фото Илона выглядела не лучшим образом: заумного вида некрасивая девочка-переросток в огромных очках. Но что-то в ней было. Глаза осмысленные, черты лица приятные. Я не мог себе объяснить, что именно в ее облике мне понравилось. А может, сердце затрепетало от ее дифирамбов моим афоризмам? Известно, что если похвалить как следует, то даже гранитная скала растает, как сосулька.
Не знаю, почему в день свидания я так разволновался. Никакой видимой причины не было. Возник мандраж, как перед экзаменом. Чтобы снять напряжение, перед свиданием немного выпил, чуть-чуть. Помогло. Потом принял для храбрости еще немного. Совсем похорошело. Мы встретились на Шаболовке. Илону невозможно было узнать. Во-первых, очки отсутствовали. Во-вторых, передо мной стояла не «девочка синий чулок» с фотки, а современная элегантная красотка. Стройная, как лань. На высоких каблуках-шпильках. Ножки точеные. Модная юбочка с блузочкой. Стрижка «модерн». Лоб идеальный. Брови ниточкой. Носик пипочкой. Личико – персик. Губки – кораллы. На розовых ушках висят до плеч гигантские золотые клипсы. Только умница способна сделать себя красавицей; вот почему красивых мало. И среди всего этого великолепия косметики, роскоши, моды и природной грации – глаза: зеленые, внимательные, умные, теплые, да еще и с длиннющими ресницами. Я был ошарашен. Тем более, что в момент встречи осознал, что сам являю жалкое зрелище: в выцветшей рубашке и старых джинсах, да к тому же изрядно поддатый. В горле у меня от волнения пересохло, и я не нашел ничего лучшего, как предложить: «Вдарим по пивку?». «Пожалуй, я лучше куплю себе мороженое», – мягко отклонила она мою идею. Мы заглянули в торговую палатку. Я взял себе пиво, а Илоне эскимо. «Что ж, раз Вы меня угостили, в следующий раз пивом Вас угощу я», – подчеркнула Илона. Я страшно обрадовался, услышав слова «в следующий раз». Они означали, что мой затрапезный вид ее не слишком шокировал.
Мы не спеша двинулись по улице. Жара уже немного спала. Я с отвращением отхлебывал из горлышка теплое пиво, а Илона вела героическую борьбу с подтекающим мороженым. «Помочь?», – тупо пошутил я. «С такой проблемой я, пожалуй, справлюсь сама», – иронично усмехнулась она. Я спросил: «Чем по жизни занимаетесь?». – «Информационным бизнесом». – «Это как?». – «Наша фирма торгует информацией. В одном месте мы ее добываем, в другом продаем». – «Ага, понятно: спекуляция». – «Ну почему сразу спекуляция? Просто бизнес». «Ладно, назовем это бизнесом», – согласился я и добавил с усмешкой: «Удачливый спекулянт: бизнесмен. Неудачливый бизнесмен: спекулянт. Кстати, в разных странах бизнес это разное». – «Что значит – разный бизнес?» – «Бизнес по-американски: подарить нищему доллар и заработать на этом миллион. Бизнес по-английски: купить старье и продать как реликвию. Бизнес по-французски: взять в долг и всё потратить на любовниц. Бизнес по-итальянски: взять кредит и испариться. Бизнес по-немецки: всю жизнь откладывать по одному пфеннингу и потратить накопленное на свои пышные похороны. Бизнес по-русски: устроить „пирамиду“ и на уворованные деньги построить синагогу». Илона рассмеялась и пояснила: «Во-первых, наша фирма делает нужное дело. Во-вторых, дело очень прибыльное, гораздо доходней, чем торговля товарами». Я съехидничал: «Да, сейчас процветает торговля воздухом». Илона отметила: «Прибыль не пахнет». «Ага, воняет. Постыдная прибыль это такая прибыль, которой стыдно за своего хозяина», – съерничал я. Илона деликатно возразила: «Это не совсем так. Поставка информации – ключевой момент в любом деле». Я кивнул и шутливо заметил: «Кто страдает от недостатка информации, тот на многое вынужден отваживаться».