Эликсир жизни
Шрифт:
Вскоре я получил от нее письмецо и фотку. На фотке крупным планом были две головы: Женькина и огромного щнауцера по кличке Геракл. Они смотрели в камеру с таким гордым видом, будто фотограф им осточертел обоим в одинаковой степени. Эта фотка вдохновила меня на шутливый стишок под названием «Женька и Геракл», смысл которого был в том, что тут третий лишний. Евгения обиделась навсегда.
Феня и философия
Никакие самые замечательные слова в анкетках не производят на мужчину такого впечатления как одна удачная фотография. Увидев на Missing Heart фото Фени (таков был ее псевдоним), я почувствовал, что влюбился сразу, всерьез и навсегда. Ну да, заметит сейчас смешливый читатель, у тебя, Никишин, что ни роман, то любовь навеки.
Мраморный цвет кожи, огромные синие
Феня прислала мне несколько своих афористичных рифм и стихотворений. Это были маленькие шедевры изящной словесности, от которых дух захватывало. Вообще рифма поэзии должна совпадать с ритмом сердца и остановкой дыхания.
Мы переписывались с Феней целый месяц. Это было увлекательнейшим занятием. Но этого мне было мало. Хотелось встретиться. Феня под разными предлогами отклоняла мои предложения. Я никак не мог понять, в чем дело. Наконец, предъявил ей ультиматум: «Буду ждать Вас завтра в пять часов вечера на выходе из метро Боровицкая. Если не придете, обижусь навсегда». Она ответила странно: «Что ж, придется появиться. Только не пришлось бы вызывать для Вас скорую помощь». «Причем тут скорая помощь?», – мысленно удивился я, а потом с ужасом подумал: «А вдруг она инвалидка на костылях?! Или вообще безногая? Хватит ли у меня душевных сил любить ее такую?».
Всё оказалось гораздо хуже. Сначала я увидел ее глаза. Она! Но она была совсем не та, которую я видел на фотографии. Это была, как бы это помягче выразиться, молодящаяся женщина средних лет преклонного возраста. Оказалось, что пенсионерка Феня для развлечения поместила на сайте свою фотку 30-летней давности. Ей хотелось писем с комплиментами, виртуальной любви. Вам смешно? А мне было совсем не смешно. Скорую помощь вызывать не пришлось, но потрясение оказалось столь сильным, что на минуту я потерял дар речи. А заодно придумал два афоризма: «Невеста сообщила жениху свой возраст, и он стал заикой», «Если женщина сообщает, что ей 30, хотя ее дочерям уже за 20, то это не ложь, а мечта».
Не смотря на свой возраст, наличие мужа, детей и внуков, Феня держалась скромно и застенчиво, как девушка. Это было очень трогательно. Мы сели за столик кафешки и пару часиков провели в приятной беседе. Феня оказалась чрезвычайно эрудированным человеком. Помимо того, что владела многими иностранными языками, она хорошо разбиралась в искусстве и музыке, психологии и философии. В подлиннике читала труды древнегреческих, арабских, немецких и французских философов, называя их своими учителями. Боготворила их. И говорила образно так: «Кто учится, тот хочет жить вечно, а кто не учится, тот почти умер».
В свое время я тоже пытался читать труды философов, но скорость моего чтения оказалась меньше скорости моего засыпания. Вообще в любой деятельности единственная святая борьба это борьба с дремотой. В юношеские годы, взяв в руки восемь томов Аристотеля, я испытал благоговение, но, начав читать первый том, подивился дремучей схоластике и почувствовал тягчайшую скуку, а пролистав бегло остальные тома, зевнул аж до слез и вынес вердикт: «Философия не решает никаких вопросов; максимум, что она может, это помочь в них заблудиться». Такое мнение только укрепилось, когда я позже ознакомился с трудами Канта, Бэкона и прочих философов, не говоря уже об обязательных классиках марксизма-ленинизма. Сравнивая разных авторов, я пришел к заключению, что каждый философ размахивает своим собственным философским камнем. Причем, каждый при этом яростно поносит других. Я понял, что противоречить друг другу без злости – на это даже философы не способны. Не зря говорят, что беседа с мудрецами доставляет удовольствие, а чтение философов – головную боль. Иногда у философов попадаются парадоксальные мысли и яркие афоризмы, но они едва ли составляют 1 % от замысловатых текстов на многих сотнях страниц. Конечно, приятно
«Философия – вот основа основ», – мягко заявила Феня в ходе беседы. «Если говорить о философии как о науке, то ничего кроме отвращения предмет этот у меня не вызывает; но если судить о философии как об искусстве, то всё становится на свои места», – выразил я свое отношение. «Викентий, без философии нет науки», – возразила Феня. Я с ухмылкой продекламировал: «Есть одна царица – наука. У нее грациозная фигура – математика, зоркие глаза – физика, умелые руки – химия, чарующее лоно – биология. Вот только зад хлипковат – философия». «Философия – зеркало бытия», – парировала Феня. «Зеркало отражает все, не обладая ничем», – тут же придумал я парафраз. Моя собеседница спорила очень деликатно, четко выражая свою точку зрения, но не навязывая ее.
Когда мы стали говорить о лирике, выяснилось, что Феня насочиняла множество рифмованных афоризмов. Я посоветовал ей издать книжку. Феня растерянно сказала: «Никогда ничего не печатала и не знаю даже, как к этому подступиться». Я пообещал ей помочь. Мы расстались друзьями.
Вскоре она прислала мне множество своих рифмованных афоризмов. Я выбрал самые лучшие, отредактировал и издал книжечку тиражом пять тысяч экземпляров. Книжечка имела успех. Время от времени я с удовольствием ее перечитываю.
Аспиранты и магистранты
Поскольку в моей группе шла успешная работа и имелись гранты, то многие институтские сотрудники и аспиранты пытались попасть работать ко мне. Это вызывало резкое неудовольствие некоторых членов дирекции и завлабов. Началось мощное административное давление. Моим магистрантам и аспирантам под всяческими предлогами не давали стипендию и лаборантскую надбавку. И каждого пытались отобрать.
Когда в свое время магистрант Иван Саманцев подал заявление из соседней лаборатории о поступлении в аспирантуру ко мне, в приемной комиссии ему долго пудрили мозги, уговаривая не идти к Никишину, а потом, видя его несогласие, отказали в приеме документов. И пояснили: «Идите в аспирантуру к Лизареву, тогда документы примем». До экзаменов оставался всего один день. В случае не поступления Иван загремел бы в армию. Я посоветовал ему согласиться идти к Лизареву. Документы тут же приняли. Экзамены он сдал на отлично, а после этого заявил: «Я к Лизареву не пойду. Я к Никишину». Комиссия и дирекция начали на него давить, но он уперся, и ничего они поделать не смогли.
Другой магистрант Рома решил перейти ко мне от Печаткина, чем вызвал его гнев. Я не хотел конфликта и предложил Печаткину совместное исследование, в котором его магистрант будет лишь часть времени работать со мной. Печаткин заявил: «Да этот сопляк ничего не умеет и вообще полный дурак!». Но отпускать его не хотел. Когда Рома пришел в мою группу, вид у него был аховый: худой, бледный, щеки впалые. Жил впроголодь, на малюсенькую стипендию. Питался супами «ролтон» и кашей. Сил на науку было маловато. На голодный желудок только с кашей воевать. Когда он у меня в лаборатории за обеденным столом увидел колбасу, то у него затряслись руки, и он стал глотать куски быстро и жадно. Через полгода он стал совсем другим: упитанным, сытым, веселым. Я отправил его на три месяца в Голландию к Висару. Там он сделал часть магистерской диссертации. «Полный дурак» на деле оказался очень толковым. По его возвращении Печаткин, завкафедрой, не допустил Рому к апробации магистерской. Мотивировка была такая: «Уехал за границу, не испросив разрешения». Рома извинился и стал умолять Печаткина о снисхождении. Тот вроде милостиво простил, но на апробации попытался устроить непослушному юнцу публичную порку. К счастью, Рома хорошо владел материалом и на все каверзные вопросы отвечал правильно. Тем не менее, после апробации Печаткин решил не допускать Рому к защите. В этот раз мотивировка была более серьезная: «Магистерская работа вся в корне ошибочна». Я пошел к Печаткину и попросил показать те места, где есть ошибки. После беседы выяснилось, что ни одного серьезного замечания нет, а есть дюжина мелких советов по поводу оформления графиков. Мне стало смешно. Рома успешно защитил магистерскую. Правда потом он свалял дурака: когда по моей просьбе его пригласил к себе на три месяца в Англию нобелевский лауреат Валкер, Рома отправился не к нему, а в задрипанную немецкую лабораторию, где контракт был на два года.