Эликсир жизни
Шрифт:
– Да, если бы она была такой, какой вы ее себе воображаете; но любовь между мужчиной и женщиной – это вечная борьба противоположных интересов; бескорыстную привязанность чувствуют только к детям, друзьям и животным. Но оставим этот разговор; у меня пока составилось на этот счет твердое убеждение. Я считаю всех мужчин изменниками и циниками, снисходительными ко всем порокам, которыми женщина может быть им приятна, но беспощадными ко всякому беспристрастному суждению об их собственной личности.
– Надо признаться, что наш первый супружеский разговор оказался не особенно лестным
– Я постараюсь вознаградить вас, когда мы соединимся и отпразднуем официально нашу свадьбу, – с веселым смехом ответила Нара. – К тому времени я постараюсь пропитаться любовью и доверием, чтобы даже не подозревать вашу добродетель, а буду вам такой покорной, слепой и влюбленной женой, какую вы только можете пожелать.
Звон колокола, призывавшего к обеду, прервал их разговор, и они отправились в столовую залу, где собравшиеся братья чествовали союз Нары с Супрамати.
Еще два дня прошли как во сне. Морган осматривал таинственный дворец, грандиозное убранство которого возбуждало его восхищение, и знакомился со своими новыми братьями. В разговорах, полных интереса, часы летели, как минуты.
Незадолго до времени, назначенного для отъезда, Нара имела последний разговор с Супрамати и советовала ему прямо отправиться в Париж, а для себя избрала Венецию. Она дала ему также адрес дома, которым владел Нарайяна в столице Франции. Но переписываться с ним молодая женщина наотрез отказалась,
ссылаясь на желание, чтобы он считал себя совершенно свободным. Затем, дружески простившись с ним, Нара ушла, и он уже больше ее не видел.
Когда наступила ночь, Морган, Агасфер и Дахир взошли на корабль, и скоро таинственный остров исчез в тумане.
На следующее утро оказалось, что Агасфер куда-то исчез, а корабль-призрак быстро направлялся к берегам Франции.
Глава пятая
Около шести часов вечера Супрамати вышел из вагона в Париже и медленно направился к выходу из вокзала. Он знал, что его ждут, так как известил телеграммой о своем приезде.
Скоро он увидел лакея в такой же ливрее, какую видел в Венеции на слугах Нарайяны, и подозвал его. Несколько минут спустя изящный экипаж быстро мчал в новый дворец.
С чувством удовольствия и особенного благосостояния откинулся он на атласные подушки кареты.
«Право, я не могу понять, как можно утомиться вести такую приятную жизнь, продолжайся она хоть тысячу лет, вечно пользуясь здоровьем и наслаждаясь роскошью. О! Если бы надо было быть бедным и страждущим, быть нагим, голодным и вечно работать, как ломовая лошадь, тогда, конечно, я поблагодарил бы за такую вечную пытку», – думал он.
Супрамати никогда не бывал в Париже, а потому не имел ни малейшего понятия о том, куда его везут, и с любопытством смотрел по сторонам. Очевидно, они ехали по предместью; затем экипаж свернул в дубовую аллею и въехал в тенистый парк, обнесенный высокой бронзовой решеткой.
Скоро показалось здание в стиле Людовика XIV, у которого экипаж и остановился.
В прихожей выстроился весь персонал служащих для приветствия своего господина. От старика дворецкого Супрамати узнал, что бельэтаж предназначался для приемов, а личное помещение принца находится в первом этаже.
В предшествии дворецкого и в сопровождении своего будущего камердинера. Супрамати поднялся по лестнице, покрытой ковром и убранной редкими растениями, и обошел свои новые владения.
Меблировка всюду была сделана сообразно стилю строения, во вкусе Людовика XIV. Здесь гораздо больше, чем в Венеции, все напоминало Нарайяну. Очевидно, он здесь живал подолгу. В гостиной, обтянутой белым штофом, висел в массивной золотой раме портрет покойного во весь рост. В кабинете, на столе, лежала открытая книга. На бюро валялись письма – одни распечатанные, другие нет – лист бумаги с несколькими написанными на нем строчками и небрежно брошенный в пепельницу небольшой столбик золотых. Спальня также носила многочисленные следы пребывания своего последнего владельца. Книги и журналы, грудой наваленные на ночном столике, вперемежку с разными безделушками, разбросанными по дивану и кушетке у окна, свидетельствовали о том, как тщательно наблюдали за тем, чтобы хозяин дома, вернувшись, нашел все в таком же положении, как оставил.
Отдав должную честь изысканному обеду и приказав подать себе халат (на этот раз он запасся необходимым гардеробом в портовом городе, где высадился), он отпустил слугу и уселся в кабинете, где в камине ярко и весело пылал большой огонь.
Увидев полузакрытую тяжелой портьерой дверь, он открыл ее и вышел на балкон, убранный цветами. На улице было холодно; свистел осенний ветер, встряхивая полуобнаженные деревья, а сверху сыпался мелкий и частый дождик. Но Супрамати с самодовольством вспомнил, что ему нечего бояться простуды, и стал осматривать свои новые владения.
Несмотря на наступившую ночь, еще можно было рассмотреть большой прекрасный сад, белевшие сквозь ветки дерев статуи и бассейн, где должен был бить фонтан. Внизу расстилалась терраса, гораздо больших размеров, чем балкон. Терраса эта была обнесена балюстрадой, и широкая лестница из белого мрамора вела в сад. Очевидно, на эту террасу выходили апартаменты, которых он еще не видел.
– Положительно, я – пастух, превращенный в царского сына, – пробормотал Супрамати, возвращаясь в спальню и ложась на диван с целью выкурить сигару.
Следя рассеянным взглядом за тонкими кольцами дыма, он задумался над тем, что будет делать в этом чужом для него городе, где у него не было ни одной знакомой души.
Прежде всего он осмотрит, конечно, музеи и побывает в театре. Это удовольствие он позволял себе и во времена бедности. Теперь же все затруднение состояло в выборе и в отдаче приказания взять ложу и запрячь экипаж. Положительно, этот мягкий диван с вышитыми зелеными бархатными подушками куда лучше соснового гроба и одинокой могилы на кладбище. Как ни красиво описывают поэты смерть, приближение ее вызывает дрожь даже у самых мужественных людей, а о загробной жизни имеются только самые смутные намеки.