Элис. Навсегда
Шрифт:
У меня мелькает мысль, что она, вероятно, начиталась книжек самозваных учителей жизни.
– Полли, я мало о тебе знаю. Мне трудно давать советы. Сама я никогда не оказывалась в подобной ситуации, но твердо убеждена, что отец любит тебя, а сердится сейчас лишь потому, что желает тебе добра.
– Да, наверное, ты права, – вздыхает она, словно желание настоять на своем уже исчезло. – Мне просто жаль, что отец не в состоянии взглянуть на ситуацию с моей точки зрения. Как поступить?
– На твоем месте я бы сейчас ничего не предпринимала. Подожди немного. Дай ему привыкнуть
Полли воспринимает мой вопрос спокойно. До меня только теперь доходит: она настолько уверена в себе, убеждена в неотразимости собственного обаяния, что всякое любопытство других по отношению к себе считает естественным. Мне трудно даже вообразить, каково это – ощущать себя такой.
– О, мамочка, конечно же, попросила бы меня сделать еще одну попытку прижиться в колледже, – отвечает Полли. – Но потом, убедившись, что мне там действительно плохо, она бы согласилась со мной.
– Твоя мама была слабохарактерной? – удивляюсь я.
– Уговорить ее было легко. Забавная. Чувствительная. Добрая. Лучшая мама на свете!
Полли касается рукава свитера и чуть подтягивает его, так что на запястье становится заметен легкий блеск стекла ее часиков. У меня сразу портится настроение. Официантка убирает использованную посуду с соседнего стола. Полли поднимает палец, подзывая ее, но не для того, чтобы, как я опасалась, попросить счет, а лишь заказывает еще кофе. Я чувствую прилив адреналина. Вот теперь она побеседует со мной по душам!
Я допиваю остывший кофе, а потом задаю важный вопрос, на который хочу получить искренний ответ:
– Так каково же это было? Я имею в виду, вырасти в такой семье, как твоя?
– Я так и знала! Желаешь получить материал для газеты! – восклицает Полли. – Тебе нужно порыться в нашем грязном белье и добыть сенсацию?
– Как я уже сказала, я не из таких журналисток, – мягко напоминаю я.
– А из каких?
– Я обычный редактор. Занимаюсь правкой, вот и все. Делаю незаметную работу, в которой нет ничего увлекательного.
– А я бы не возражала заняться журналистикой, – мечтательно произносит Полли. – Интересная профессия. Премьеры, закрытые просмотры, поездки в экзотические страны. Как я слышала, репортерам многое достается на халяву. И они подолгу обедают, не стесняя себя в бесплатной выпивке.
– Сейчас все изменилось, – возражаю я, когда официантка приносит нам еще кофе.
– Так ты просто хочешь знать? – спрашивает она. – Тебе любопытно, как я воспитывалась в семье «Маэстро слов»? Хорошо. Я расскажу.
Она откидывается назад, заложив руки за голову, устремив взгляд в потолок и откровенно наслаждаясь тем, что в зале многие на нее посматривают.
– В детстве я мало что понимала, – начинает она. – Семья казалась мне обыкновенной. То есть я знала, что мы немного отличаемся от других людей. Например, папа не уезжал на службу, а просто уходил к себе наверх. И порой спускался такой злой, что мы старались не попадаться ему на глаза. А иногда он, наоборот, вдруг словно с ума сходил от счастья и радостного возбуждения. В такие дни мог приехать в мою школу к большой перемене, очаровать директрису, а затем мы запрыгивали в машину и отправлялись на берег моря или в то местечко в Оксфорде, где студенты любят купаться голышом… Отец устраивал пикники. Мы играли во французский крикет. Но все же большую часть времени мы жили достаточно просто, чтобы не сказать – скучно. С отцом виделись мало. Семья держалась на маме. Ей приходилось тяжело, пока мы с Тедди были малышами.
– В финансовом смысле? – уточняю я.
– И в финансовом, и в эмоциональном… – Она берет со стола чашку, дует на кофе и делает глоток. – Мы тогда жили в Килберне. Моя подруга Луиза сейчас снимает там квартиру, и район приличный, но в то время он казался расположенным на краю света, где кончалась цивилизация. Дедушка и бабушка из Уилтшира просто приходили в ужас, навещая нас. Повсюду торговцы наркотой, драки и ограбления чуть не каждый день. А наш дом! Скажу только, что садик там был размером с носовой платок. То есть крошечный. И когда у отца случались приступы ярости, вся улица знала об этом. А потом он написал свою первую хорошую книгу – роман «Барк “Сидней”». И все вдруг изменилось. Приз «Эпплби», лекции в Принстоне, киносценарии. Вот за что действительно платили огромные деньги. Мы тогда даже перебрались в Лос-Анджелес. Дом с бассейном. Ленчи с семейством Коппола. И так далее и тому подобное.
Полли корчит рожицу, словно все это заурядно, но я понимаю, как нравится ей эта часть истории своей жизни.
– Купив дом в Хайгейте, родители вернулись на родину, а вскоре нашлось это местечко в Бидденбруке, где мама смогла разбить сад своей мечты. Чудесный сад! И кто теперь станет приглядывать за ним?
Полли кладет локти на край стола и закрывает ладонями лицо. Затем неожиданно вскидывает голову.
– А ведь ты превосходный слушатель, Фрэнсис. Знаешь об этом? – произносит она и внимательно смотрит на меня.
Под радужными оболочками глаз Полли пролегли темные полосы, и это делает ее глаза необычайно притягательными.
– То есть слушать умеют многие, но ты заинтересовалась моими словами.
Я понимаю: ей нравится, что я перебиваю ее не так часто, как другие, хотя не могу не признать, что в ее мнении обо мне есть доля правды. Я хороший слушатель. Большинство людей предпочитают говорить сами. Они буквально сражаются за право быть услышанными, за возможность болтать без умолку, причем нести в основном чушь. Рассказывать тупые анекдоты, хвалиться успехами или оправдывать неудачи. Это и называется «белый шум». Пустое сотрясение воздуха.
Но порой, если проявить внимание, можно услышать нечто полезное.
– Всегда к твоим услугам, – отзываюсь я.
Полли допивает кофе. Фарфоровая миска наполовину пуста, но я начинаю подозревать, что она вообще не привыкла плотно завтракать.
– Мне пора бежать, – произносит Полли, забирая со стола мобильник и протягивая руку за сумкой, которую повесила на спинку сиденья. Это дизайнерская вещь из серебристой кожи. С виду очень простая, но, несомненно, стоящая немалых денег. – Прости, что использовала тебя, чтобы… немного спустить пар.