Элисса
Шрифт:
Джон Эвери»
— Силы небесные! — в изумлении воскликнул я. — Эвери! Да ведь это же он, мой старый приятель!
Тут Майва указала мне на другую сторону листа, где было еще что-то приписано. И вот что я прочел: «Как мне стало известно, белого человека в этих краях все называют Макумазан, а это никто иной, как мой старый друг Аллен Квотермейн. Молю бога, чтобы это оказалось так, потому что знаю: он не бросит друга в беде. Смерти я не страшусь, мне уже все равно, умру я или нет, но сначала надо рассчитаться с Вамбе».
«Нет, старина, — подумал я, — разве я могу оставить друга на произвол судьбы, если есть хоть малейшая возможность вызволить его из неволи? Я выкручивался и не из таких переделок, хватит смекалки
Я обратился к женщине:
— Тебя зовут Майва?
— Это так.
— Ты дочь Налы и жена Вамбе.
— Это так.
— Ты сбежала от Вамбе и направляешься к отцу — Да.
— А почему ты от него убежала? Подожди, я прикажу слугам готовиться в путь, — и, позвав Гобо, велел ему немедленно собираться.
Вместо ответа молодая женщина достала из маленького мешочка из антилопьей шкуры, который висел у нее на поясе, — что бы вы думали! — высушенную детскую ручку, да к тому же основательно провяленную на огне. Можете себе представить мой ужас!
— Вот почему я убежала от Вамбе, — произнесла она, протягивая мне эту страшную реликвию. — У меня был ребенок. Это был ребенок Вамбе, он прожил на этом свете полтора года, и я его любила. Но Вамбе своих детей не любит, он их убивает, он боится, что, когда они вырастут, они убьют его самого; он убил бы и это дитя, но я вымолила ему жизнь. Однажды мимо хижины проходили солдаты, они увидели младенца и назвали его своим будущим вождем. Вамбе все слышал, он просто обезумел. Он ударил ребенка, тот заплакал. Тогда Вамбе сказал, что ребенок плачет недаром. Среди вещей, захваченных Вамбе у белых, есть капкан на львов. Он захлопывается с такой силой, что открыть его могут только четверо мужчин, по двое с каждой стороны.
Тут Квотермейн умолк. «Знаете, друзья мои, — сказал он, — пожалуй, я пропущу этот эпизод: ни видеть страдания детей, ни рассказывать о них я не могу. Вы и сами догадываетесь, что совершил этот злодей и чему несчастная мать стала свидетелем. Поверите ли, она рассказала мне все это без каких бы то ни было эмоций, даже голос ни разу не дрогнул, вот только веко все время нервно подергивалось».
— Так, — произнес я, стараясь говорить как можно более спокойно, словно речь шла о зарезанном барашке, хотя внутри у меня все буквально кипело от ужаса и ярости, — и что же ты собираешься теперь делать, Майва, жена Вамбе?
— А вот что, белый человек, — отвечала она, гордо выпрямившись, и голос ее стал тверже стали и холоднее льда. — Я буду бороться, не зная усталости, бороться, не покладая сил, пока, наконец, не настанет день, когда мои глаза увидят, как Вамбе настигнет такая же жестокая смерть, какой он убил нашего ребенка.
— Хорошо сказано, — заметил я.
— Да, хорошо сказано, Макумазан, хорошо сказано, только не легко мне все это забыть. Разве я могу забыть? Видишь, я храню эту мертвую ручку у самого сердца; когда мой сын был жив, она покоилась на том же месте. А сейчас, хотя он мертв, его рука каждую ночь выходит из своего гнездышка, перебирает мне волосы, крепко сжимает мои пальцы в своей крошечной ладошке. Это случается каждую ночь, мой малыш боится, что я о нем забуду. О мое дитя! Мое дитя! Десять дней назад я прижимала тебя к груди, а теперь вот все, что осталось от тебя! — Она поцеловала мертвую руку и задрожала, но, как и прежде, не проронила ни слезинки. — А теперь послушай меня, белый человек, — продолжала она. — Пленник Вамбе был добр ко мне. Он любил моего сына, он плакал, когда ребенок умер и, рискуя собственной жизнью, сказал Вамбе, моему мужу — о да, моему мужу! — кто он есть на самом деле! Белый пленник все это и придумал. Он сказал мне: «Иди в лес, Майва, иди одна и очистись там, как велят обычаи твоего народа, ибо ты прикасалась к мертвому телу. Скажи Вамбе, что ты уходишь на две недели, что собираешься пройти обряд очищения, что должна идти одна. А сама тем временем поспеши к своему отцу Нале и подыми его племя на войну против Вамбе, чтобы отомстить за погибшего ребенка». Он правильно сказал, но той же ночью, когда я собиралась уйти, по краалю разнеслась весть, что в наших землях охотится белый человек, и Вамбе, обезумев от выпитого, пришел в ярость и приказал собрать импи — свой отряд, чтобы убить белого человека, его людей и завладеть их имуществом. Потом Покоритель Железа (Эвери) написал послание на листьях, велел мне найти тебя, объяснить, в чем дело, и сказать, что ты должен спасаться в горах у Налы. Видишь, я все исполнила, Макумазан, великий охотник, истребитель слонов.
— Спасибо тебе, Майва, — сказал я. — Сколько примерно человек в импи у Вамбе?
— Примерно сто и еще полсотни.
— А где сейчас импи?
— К северу отсюда. Они напали на твой след Я видела их вчера, но подумала, что ты должен быть неподалеку от гор и пришла сюда более коротким путем. Завтра на рассвете солдаты будут здесь.
«Весьма вероятно, — подумал я, — но Макумазана им не найти. А не положить ли в слоновьи туши немного стрихнина, славная у них будет трапеза». Я знал, что матуку не упустят возможности полакомиться слоновьим мясом, а мы тем временем сможем уйти подальше. Но от замысла отравить их пришлось отказаться, так как запасы стрихнина у нас подошли к концу.
— А может, потому, что вы в такие игры не играете, Квотермейн? — смеясь, предположил я.
— Могу только повторить, друзья мои: у меня просто вышел весь стрихнин. И потом, вы представляете, сколько нужно стрихнина, чтобы отравить мясо трех слонов? — ответил старик.
Я улыбнулся и замолчал, прекрасно понимая, что на такое коварство старина Аллан не пошел бы даже в самых тяжелых обстоятельствах. Но таков уж его характер: он всегда старается представить себя хуже, чем есть на самом деле.
— В этот момент подошел Гобо, — продолжал наш благородный друг, — и объявил, что они готовы отправиться в путь. «Я рад, что вы готовы, — сказал я, — мы должны убираться отсюда немедленно и идти так быстро, чтобы земля горела под ногами, иначе вам вряд ли придется впредь ходить по этой грешной земле: Вамбе снарядил импи, чтобы убить нас, и солдаты будут здесь с минуты на минуту».
Гобо буквально позеленел, у него даже колени задрожали. «Вот! Что я говорил! — воскликнул он. — Злой рок только и ждет, чтобы разделаться с нами».
— Прекрасно, значит, мы просто должны постараться обогнать его. И выбрось из головы, что бивни останутся здесь. Я не собираюсь с ними расставаться, понятно?
Гобо решил не спорить, спешно приказал носильщикам взять груз и спросил, в какую сторону мы пойдем.
— Кстати, — обратился я к Майве, — куда идти?
— Туда, — ответила она, указывая на конус огромной горы, что упиралась в небо милях в сорока отсюда и разделяла земли Налы и Вамбе. — Там, у малой вершины, есть перевал, только через него может пройти человек. К тому же его можно перегородить сверху. Если идти другой дорогой, придется обходить большую гору, а это два с половиной дня пути.
— Как далеко находится эта вершина?
— Нужно идти ночь и еще день, и если идти быстро, то к восходу солнца мы будем на перевале.
Я присвистнул: еще бы — нам предстояло пройти сорок пять миль без сна и отдыха. Я приказал слугам взять столько вареного слоновьего мяса, сколько каждый сможет унести. Я тоже нагрузился мясом и заставил Майву немного поесть перед дорогой. Уговорил я ее с большим трудом, потому что она не могла ни есть, ни спать, а только думала о мести.
Мы пошли за Майвой. Пройдя примерно с полчаса в гору, мы оказались в дальнем конце огромной, поросшей густым кустарником, лощины, похожей на дно обмелевшего озера. Заросли здесь были почти непроходимые, лишь изредка попадались небольшие поляны, вроде тех, где я охотился на слонов.