Элита элит
Шрифт:
— Простите? — не понял гауптман.
— Ну… я тут занимаюсь пленными и всем, что с ними связано.
— А, вот в чем дело, — понимающе кивнул Курт, — не извольте беспокоиться. Мой интерес связан только с одним досадным фактом. И вызван скорее личными предчувствиями, чем распоряжением руководства.
— Вот как? Интересно. Хотя… у вас ведь уже есть опыт общения с пленными. Мне докладывали, что вас оперировала русский медик-лейтенант. И даже некоторое время сопровождала. Как, кстати, она поживает?
Курт пожал плечами. Хотя у него немного засосало под ложечкой. Этот тип сразу брал быка за рога, в завуалированной форме предупреждая,
— Не имею ни малейшего понятия. Я не видел ее с того момента, как улетел.
— Странно, — штандартенфюрер наморщил лоб, — по моим спискам она тоже не проходит. Наверное, какой-то сбой. — Он шумно вздохнул. — Если бы вы знали, мой друг, какой дефицит у нас с людьми! Самых толковых забираете вы, армия, заявляя, что ведете войну и вам нужно самое лучшее. А что в таком случае остается нам? — И он раскатисто захохотал.
— Я непременно передам ваше мнение своему руководству, — вежливо сообщил Курт, у которого не было никакого желания общаться с этим типом. — А теперь позвольте откланяться. Я спешу.
— Понимаю, — кивнул штандартенфюрер. — Ну что ж, удачи! Надеюсь, вы сумеете разобраться во всем этом, а то, признаюсь, у меня немало хлопот. И отвлекает от других, более насущных дел. — И он крепко стиснул руку молодому офицеру. А затем долго смотрел ему вслед…
Ганс Либке всеми фибрами души ненавидел таких, как этот лощеный офицерик. Сын лавочника из Мюнхена, Либке довольно рано примкнул к движению национал-социалистов и даже вошел в СА. Тем более что его физические кондиции полностью укладывались в новую идеологию. Очень лестно было считать, что сам факт того, каким ты уродился, уже делает тебя элитой, солью нации и будущим владыкой мира. Но когда на нацистов начались гонения, закончившиеся арестом почти всей верхушки тогда еще немногочисленной партии, в том числе и будущего фюрера, Ганс быстро забыл о всякой идеологии и даже сжег свой партийный билет. Как же он потом жалел об этом!..
Но сделанного было не вернуть. Поэтому Либке пришлось начинать все с нуля, ловя презрительные взгляды бывших соратников, сумевших сохранить и документы, и отношения. С особенным презрением к нему относился сам Рем. И это закрывало перед Либке любые перспективы… до того момента, как Рема и его ближайших сподвижников не прикончили во время «хрустальной ночи».
После этого дела Ганса пошли в гору. Хотя и не так резво, как ему хотелось. Впрочем, во многом он сам был виноват. Основные проблемы заключались в его натуре мелкого лавочника. Едва дорвавшись до каких-либо материальных ценностей, он начинал хапать так, что окружающих просто оторопь брала. И, естественно, это порождало проблемы. В том числе и с непосредственным начальством.
Так произошло в Польше, где Либке поначалу зарекомендовал себя очень неплохо, но потом попался на отправке домой целых двух вагонов с награбленным. Подобное произошло во Франции и не так давно в Греции. Так что его руководство, вполне признавая за Гансом чистоту взглядов, ненависть к евреям, цыганам, славянам и иным неполноценным расам и беззаветную преданность фюреру, а также несомненные таланты трофейщика, вынуждено было отодвинуть его от стези, к которой он, несомненно, был предрасположен. Уж слишком много прилипало к его рукам, так сказать, в процессе.
Сам же Либке считал опалу происками врагов. Особенную ненависть
Ганс искренне презирал русских, в полном соответствии с партийными установками считая их недочеловеками, быдлом, чье предназначение может состоять лишь в том, чтобы быть бессловесным скотом на службе у истинных хозяев. Но в одном он был полностью с ними согласен. Они оказались совершенно правы, когда вырезали, расстреляли, уморили голодом и замучили в тюрьмах всю свою старую аристократию. Так же следовало поступить и фюреру, проявившему в этом деле непростительную мягкотелость. Ибо только они, новые люди фюрера, истинные арийцы, новая раса, чье предназначение — править этим миром, могут привести рейх к его подлинному величию!
Ну, ничего. Похоже, на этот раз судьба послала Либке возможность отомстить. Что-то было не так с этим Зееншанце. Уж слишком подозрительным выглядело его скорое возвращение после столь серьезного ранения. И вообще, с самим его отбытием в Берлин тоже все было очень странно. Почему самолет ждал его лишних два часа, где он шлялся все это время, если учитывать, что место ночлега он покинул около девяти утра. И куда делась та русская, которую он все время возил с собой. Он ее где-то спрятал? Скорее всего. Что ж, он, Ганс Либке, сумеет вывести на чистую воду предателя, не только способствовавшего побегу из плена вражеского военнослужащего, но еще и продолжавшего укрывать его. И, честное слово, сделает это с нескрываемым удовольствием!..
До Березы-Картузской Курт добрался на следующий день. От объятий дядюшки и еще более от волнения, вызванного разговором с этим Гансом Либке, разнылась рана. Пришлось заехать в госпиталь и запастись обезболивающим. Потом они еще задержались, потому что Вольфганг заливал бензин, так что ночь застала их в дороге, и пришлось останавливаться на ночлег в какой-то деревне.
Прибыв в Березу-Картузскую, Курт первым делом посетил коменданта. Тот как раз обедал. И был рад предложить офицеру, прибывшему со столь важным предписанием, разделить его немудреную трапезу, состоящую из наваристого овощного супа со смешным названием «борч», вареной картошки с домашним сливочным маслом, ничем не уступавшим прованскому, и сала. Ну и бутылочки домашнего шнапса местной выгонки. От шнапса Курт отказался, а остальное съел с удовольствием, потому что изрядно проголодался. Стремясь побыстрее добраться до места, он пренебрег завтраком.
— Какая помощь вам требуется, господин гауптман? — поинтересовался комендант, когда они покончили с обедом.
— Расскажите мне поподробнее о том случае нападения на транзитный лагерь.
— Ну-у-у, — комендант явно сильно занервничал, — я уже все доложил в рапорте.
— И все же, — настойчиво повторил Курт.
— Да там и рассказывать особенно нечего. Нападающие подобрались к лагерю, сняли часовых, вырезали охрану и освободили находившихся в лагере пленных.
— А как они смогли незаметно приблизиться к часовым? — поинтересовался Курт.