Элиза
Шрифт:
– Убери здесь, – приказала Элизе Джозефина, указав на посуду, стоявшую на столе.
Джозефина, пыхтя, стала подниматься на второй этаж в свою комнату, что давалось ей нелегко при её-то весе. Но сегодня ей удалось подняться быстро, ибо она хотела скорее посмотреться в зеркало. Она зашла в комнату, и, взяв зеркало, устроилась на стуле.
– Ну что за лицо! – сказала сама себе Джозефина, немного помяв свои щёки. – Ужас!
У неё была мания быть красивой, но, увы, как она ни старалась, это плохо у неё получалось. Практически всё своё время Джозефина проводила, размышляя,
В глубине души, Джозефина завидовала Элизе, так как та была очень красива. «Почему же эта идиотка красивая, а я нет!?» – подумала она, когда услышала звон посуды, которую убирала Элиза. Джозефина не задумывалась о том, что подобные вопросы не стоит задавать: внешность, как и родителей, не выбирают. Но она являлась женой пастора, её знали все, а потому следовало бы соответствовать своему положению в обществе. Джозефина считала, что люди влиятельные и хорошо узнаваемые просто обязаны быть красивыми, и никак иначе. Но Бог не одарил её красотой.
Устав смотреться в зеркало, Джозефина отбросила его на кровать.
– Что толку смотреть, раз лучше всё равно не будет, – вымолвила она и направила свой одновременно грустный и злой взгляд в окно.
Она невольно подумала о том, что вчера кое-что спрятала от Самюэля в соседней комнате, где обычно они хранили ненужные вещи. У Джозефины были тайны от мужа, а когда людям есть что скрывать, они могут начать нервничать и постоянно спрашивать себя, хорошо ли они прятали то, что не должно быть увидено другими людьми. Вот и сейчас Джозефина тормошила память, спрашивая себя, точно ли всё правильно сделала, точно положила это нечто, что не должен увидеть муж, в старый сундук, а не на него, точно ли она не забыла его закрыть. Она взяла себя в руки и внушила себе, что всё сделала как надо и лишний раз волноваться не нужно.
Джозефина вдруг вспомнила свою мать, которую, как и её, мягко говоря, худой не назовёшь. Мать часто ругалась на Джозефину, так как та была трудным ребёнком. Но взрослым, как правило, тяжело ругать своих детей, и после каждой ссоры мама легонько щипала свою дочь за пухленькую щёчку, приговаривая: «Как моя толстушка улыбается?» «Хм… Толстушка… А сама была жирной коровой», – подумала Джозефина. Она, конечно, любила свою мать, каждый ребёнок любит маму, хоть и старается иногда скрыть это. Как правило, Джозефина старалась отвернуться после того, как мать называла её толстушкой или пышечкой, она думала, что эти ласковые слова в её адрес звучали, скорее как оскорбления. «Ну как можно быть по-настоящему счастливой, если ты толстуха?» – спросила себя Джозефина. Она отвлеклась от раздумий и предпочла больше не забивать голову грустными мыслями.
Так проходил день за днём, неделя за неделей в доме Самюэля. Самюэль постоянно где-то пропадал, Джозефина в основном сидела дома, Элиза выполняла её распоряжения.
Вот и этот день стал подходить к концу. Ветер, играющий на кукурузном поле с пугалом, вдруг поменялся с ласкового и тёплого на более резкий и прохладный. Фермеры в последний раз за день осматривали свои, казалось, бесконечные поля. Когда на небе стали появляться звёзды, и детям были рассказаны последние сказки, Салем уснул тихим, безмятежным сном.
Когда Самюэль готовился ко сну, Джозефина вдруг спросила его:
– Дорогой, как ты думаешь, я красивее, чем эта Элиза?
Самюэль замолчал, запнулся: он думал, что ответить своей жене, и не знал что именно: горькую правду или притворную ложь.
– Да, конечно ты красивее, – сказал он.
– Врёшь! Я знаю, что ты врёшь! – яростно глядя на своего мужа, сказала Джозефина.
– Зачем спрашивать, если знаешь, что в ответе будет ложь?
– Я сама знаю, что эта дурочка лучше меня. Нет, я тебя не виню за твою ложь. Но я знаю, как ты мне можешь помочь…
– И как же? – спросил Самюэль, уже готовый уснуть.
– Очень просто: ты обвинишь её в колдовстве, и в итоге, она будет повешена. Нет, лучше пусть она сгорит на костре!
– Я же тебе говорил, что всё это устрою, – ответил Самюэль сонным голосом, – но всё же, почему бы её просто не уволить?
– Уволить?! – удивилась Джозефина. – Такую как она мало просто уволить, она не должна ходить по этой земле! Она просто не имеет права жить! Это же просто немыслимо!
Джозефина говорила так не только об Элизе, а о любом человеке, который ей не нравился. Её не смущало, что она, по сути, не может рассуждать, кто имеет право жить, а кто нет.
– Хорошо, хорошо, она сгорит на костре, только успокойся, ради Бога, – нервно вымолвил мистер Перис.
– Да, поскорей бы! – произнесла с азартом Джозефина, – я хочу видеть, как Элиза, это ангельское существо сгорит. Я хочу слышать её пронзительные крики, которые разнесутся на весь Салем!
– Но ведь, истинная ведьма даже не пикнет, если её поджечь. Давай лучше об этом подумаем завтра… Я хочу спать.
После Самюэль и Джозефина уснули. В комнате было темно, но свет луны проникал через окно и падал на их кровать, всё, казалось, застыло, не только в этом доме, но и во всём городе.
Самюэль, которого все знали, как жестокого и хладнокровного человека, становился во сне другим. В реальном мире он вёл себя не так, как в мире снов. Там, во вселенной иллюзий, его преследовали призраки прошлого, люди, которые когда-то жили и больше которых никогда не будет.
Во сне Самюэль слышал странные голоса, доносившиеся из ниоткуда. «Меня колют иглами! Мне больно!» – звенело в ушах. «Я думать, что в ваших дочерей вселиться бесы» – слышалось в голове. «Ах, ведьма, это ты погубила моих дочерей!» – доносилось из тьмы. От этих слов Самюэля кидало в дрожь.
Дальше в действие пошли образы. Сначала Самюэль видел лежащих и корчащихся от боли двух девочек, потом он видел самого себя, берущего молитвенник. Затем слышал, как он читал молитву, но девочки закрывали руками уши и кричали. Он не знал, как помочь этим девочкам он был бессилен, и бессилие его пугало больше всего. Самюэль не выдержал и заплакал, проснувшись, он увидел жену, смотрящую на него.
– Опять они? – как-то раздражённо спросила она.
– Да, – тяжело дыша, ответил Самюэль.