Елизавета I
Шрифт:
— Но это не обычная переписка, госпожа, — взмолился Нау. — Писать в Испанию и Францию, поддерживать связь с вашим доверенным лицом — это ваше право; никто не может упрекнуть вас за то, что вы пишете эти письма и жалуетесь в них на условия вашего содержания. Но этот человек предлагает убить Елизавету! Отправив такое письмо, он сделал вас своим сообщником; если вы ответите ему и одобрите его намерения, вас могут обвинить в соучастии в преступлении!
— Только если его раскроют. И не забудьте, я знаю Бабингтона. Ради меня он готов на всё. К чему увёртки, бедный друг мой Нау: до тех пор, пока Елизавета жива, мне не видать свободы, а до тех пор, пока она вешает и четвертует католиков, католики будут покушаться на её жизнь. Бабингтон пишет, что желает получить документ, подтверждающий его полномочия: если я отвечу ему отказом или вовсе не отвечу — он ничего не предпримет, хотя мог бы преуспеть! Нау, Нау, я слишком долго влачила это
— Ваше величество, такое существование всё же лучше смерти, — проговорил секретарь королевы. — Я знаю что говорю, поскольку много лет жил рядом с вами. И одного слова в этом письме достаточно, чтобы расправиться с вами. «С соперницей-самозванкой должно быть покончено... это трагическое дело исполнят шестеро дворян». Послушайтесь моего совета — отошлите это письмо Елизавете в Лондон!
— Вы шутник, Нау, — отчеканила королева. — Мне это известно, и я вас прощаю. Мне также известно, как верно вы мне служите; нет никакой нужды снова напоминать об этом. Видит Бог, я перед вами в долгу и мне нечем отплатить, кроме благодарности. Я нахожусь в одиночном заключении; если я потеряю надежду и сдамся, меня не нужно будет казнить: я умру сама.
Если вы меня любите, Нау, никогда больше не советуйте мне предать Энтони Бабингтона или любого из моих друзей лишь для того, чтобы спасти свою жизнь. А теперь сядьте, пожалуйста, за ваш стол и запишите мой ответ.
Нау был прав; впервые за всё время своей долгой и бесплодной борьбы с Елизаветой Мария Стюарт ставила на карту свою жизнь. За последние девятнадцать лет из-за неё умерло множество англичан; одних она знала лично, с другими никогда не виделась. Из-за неё они претерпевали ужасные страдания, боролись за то, символом чего она служила, отвергали суетный успех той неизменно удачливой женщины, чьи триумфы лишь ярче оттеняли неудачи и трагедии, наполнявшие её напрасно прожитую жизнь. Чувствовать себя недостойной или задаваться вопросом, стоит ли она тех жертв, которые приносятся ради неё, было не в обычае Марии Стюарт. В эти несколько мгновений, готовясь продиктовать терпеливо ждущему Нау свой ответ, она впервые за много лет вознесла почти искреннюю молитву. Если Бабингтон достигнет цели, бездарно и кроваво прожитая жизнь прошла не зря; Мария Стюарт дала зарок — если она наконец взойдёт на трон Англии, то, царствуя, выкажет то благоразумие и беспристрастность, которые ожидают от неё её сторонники. Если она выиграет, Елизавета умрёт, и Мария не могла притворяться, будто испытывает по этому поводу хотя бы малейшие угрызения совести. Если она проиграет, то разделит участь Бабингтона и его приверженцев, и теперь, когда настал момент окончательного решения, она уже не боялась смерти — она вообще ничего не боялась, кроме нынешней бесконечной пытки заточением и отчаянием.
Она неторопливо заговорила, излагая просьбу сообщить о плане более подробно, особенно о том, окажет ли Испания военную помощь готовящемуся делу, а затем, после небольшой паузы, Мария Стюарт продиктовала роковые слова:
«Когда всё будет готово, пусть те шестеро дворян возьмутся за дело... а вы позаботьтесь, чтобы меня вызволили отсюда, когда их замысел будет осуществлён». А теперь дайте мне это письмо, Нау, и я его подпишу.
— Итак, милорды, наша работа почти завершена. — Уолсингем взглянул на Бэрли, а затем на Лестера. Его лицо, обычно суровое, сияло радостью; даже движения были несколько энергичнее, чем обычно. Он то и дело бросал взгляд на копию письма Марии Стюарт к Бабингтону и был не в состоянии скрыть своего торжества. — «Пусть те шестеро дворян примутся за дело...» Этой фразой она подписала себе смертный приговор.
— Поздравляю, — сказал Бэрли. — Вы сослужили нам неоценимую службу, сэр Фрэнсис. Королева будет вам бесконечно благодарна.
— Никто не ставит под сомнение ваши успехи, — негромко заметил Лестер, — но в благодарности королевы я сомневаюсь. Она никогда не желала смерти Марии Стюарт, а это письмо может вынудить её поторопить события. Не обольщайтесь; она вполне способна передумать и отказаться принимать меры из-за какого-то клочка бумаги.
— Я уже думал об этом. — Секретарь королевы нахмурился. — Хотя королева одобрила все мои действия, я отлично понимаю, что она может пренебречь своими собственными инструкциями. Все мы знаем и любим её величество, но думаю, все мы согласимся, что она... э-э... немного капризна. Однако полагаю, милорды, на сей раз мы должны защитить королеву от неё самой. Я предлагаю собрать все до единого свидетельства вины шотландской королевы и представить их государственному совету. Уже не я, а весь совет настоит на том, чтобы королева начала судебный процесс против своей кузины. И сомневаюсь, будет ли колебаться даже королева, если увидит своими
— Где же эти доказательства и как вы их получите? — спросил Бэрли.
— Мы найдём их в личных бумагах Марии Стюарт, — ответил Уолсингем. — Я прошу у вас, джентльмены, разрешения на их изъятие и перевозку в Лондон.
Все на минуту умолкли, а затем Лестер сказал:
— Мы не посмеем учинить подобное без разрешения королевы. Я, во всяком случае, не взял бы на себя такую ответственность и сомневаюсь, взял ли бы её даже лорд Бэрли.
Бэрли покачал головой.
— Я много лет добиваюсь смерти Марии Стюарт, — негромко произнёс он, — но я слишком хорошо знаю её величество, чтобы попытаться сделать это за её спиной... она должна одобрить это изъятие. Я обращусь к ней за разрешением, но это всё, что я смогу сделать.
— Почему бы лорду Лестеру не попробовать её убедить? — предложил Уолсингем. Он так и не смог добиться привязанности Елизаветы, но глубоко уважал Лестера, поскольку тот отлично её понимал. Бэрли будет говорить с ней с позиций логики, как с хладнокровным государственным мужем, подобным себе. Но Елизавета с каждым днём становилась всё более непредсказуемой и всё более склонной действовать, следуя велению своих чувств. Лестер разбирался в этих чувствах и умел на них играть. Лучше направить к Елизавете с таким поручением его, а не Бэрли. Уолсингем так страстно желал довести свой замысел до успешного завершения, что не остановился перед риском оскорбить своим предложением могущественного премьер-министра. Он был готов скорее смести со своего пути любого, кроме самой Елизаветы, нежели позволить Марии Стюарт улизнуть из ловушки, в которую он её заманил.
— Согласен, — сказал Бэрли. — К ней отправитесь вы, Лестер. Вам лучше известно, как убедить её величество. Вас она послушает, а седобородый старец вроде меня может лишь восстановить её против себя. Ну а что вы предлагаете предпринять, сэр Фрэнсис, когда бумаги Марии Стюарт окажутся у нас в руках?
— Я предлагаю также арестовать её секретарей, — ответил Уолсингем. — Привезём их сюда, и я допрошу их сам в своём доме. Одновременно мы арестуем Бабингтона и его присных и допросим их в Тауэре. Мы разоблачим готовившийся ими заговор перед парламентом, а я соберу улики против шотландской королевы и выложу их на стол перед королевой и всеми её советниками. Остальное предоставляю довершить вам, милорды.
— Не беспокойтесь. — Бэрли встал и протянул Уолсингему руку. — То, что вы так славно начали, мы завершим. — Он повернулся к Лестеру: — Милорд, сегодня вы отправитесь к королеве за письменным разрешением, и если вы его получите, сэр Фрэнсис постарается, чтобы оно было исполнено.
— Постараюсь. — Лестер поклонился. — Королева ждёт меня сегодня вечером. Тогда же я передам ей нашу просьбу.
Уже почти пять лет Марии Стюарт не позволяли охотиться. Когда сэр Эмиас Паулет спросил её, не желает ли она отправиться с небольшой свитой в Тиксхолл, где во множестве водятся олени, она с трудом поверила, что он не шутит. Но Паулет не умел шутить, пусть даже и жестоко. Она может отправиться туда при том условии, что он будет её сопровождать, и он говорил об этом настолько нелюбезно, что Мария не сумела заподозрить даже на миг, что приглашение лорда Тиксхолла — это способ выманить её из Чартли таким образом, чтобы она предварительно не уничтожила свою переписку. Она попрощалась со слугами и села на коня так ловко, будто не страдала ревматизмом и не просидела всю зиму взаперти. Она была весела и в отличном расположении духа; её ободряли тайные надежды на успех Энтони Бабингтона и радость при мысли о том, что вскоре она сможет предаться одному из своих любимых занятий. Они ехали мимо тихих английских сел, и королева, которой не терпелось поскорее добраться до Тиксхолла, пустила коня вскачь. Она приготовила любезную приветственную речь для владельца поместья; ей было даже интересно узнать, кто он такой. Поступить так, как он, может только истинно милосердный и к тому же храбрый человек. Мария Стюарт предвкушала встречу с ним и надеялась обрести в его лице ещё одного друга.
Но ей не довелось ни увидеться с лордом Тиксхоллом, ни поохотиться на оленей в его угодьях. У ворот его дома её встретили кавалеристы, которые отделили от свиты её секретарей, Керла и Нау. Затем она поймала на себе взгляд Паулета, полный торжества и презрения к ней, давшей так легко себя обмануть. Когда она попыталась подъехать к секретарям и что-то протестующе крикнула, Паулет заявил, что они арестованы по подозрению в измене английской королеве, и, схватив её коня под уздцы, ударом хлыста загнал в ворота усадьбы. Затем её сняли с седла, поспешно ввели в дом и заперли в маленькой комнате наверху. В нескольких милях от Тиксхолла, в Чартли уполномоченные Уолсингема взламывали её секретер, составляли опись документов и опечатывали их. Помимо этого, они упаковали все драгоценности и сколько-нибудь ценные личные вещи Марии Стюарт и отвезли всё в Лондон.