Елизавета I
Шрифт:
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
За много сотен миль от Англии во дворце Эскуриал недалеко от Мадрида сидел Филипп II, король Испанский. Многие годы весь его досуг занимало строительство этого высокого угрюмого здания, в котором он даже предусмотрел для себя великолепную гробницу. Здание было тёмным и величественным, а из его окон открывался вид на столицу Испании, на пёстрые поля и апельсиновые рощи, сжигаемые беспощадным солнцем. Однако Филипп редко любовался этой панорамой. Солнце и яркие краски были ему не по вкусу; он украсил свои покой мрачными гобеленами и обставил тёмной мебелью и вот уже более сорока лет одевался в чёрный бархат.
В молодости он был красив, но производил впечатление сдержанного и холодного человека. Его редкие теперь волосы некогда были льняного цвета, а выпуклые глаза светло-голубые. То были тяжёлые глаза, холодный взгляд которых подчёркивала некрасиво выдающаяся вперёд нижняя губа. Сейчас Филиппу был шестьдесят один год, но его наружность и манера говорить были под стать древнему старцу. Его тело совсем высохло, так как образ жизни он вёл почти монашеский. Он очень мало пил и ел, много молился и присутствовал на всех богослужениях изо дня в день, почти не спал и работал так, что изматывал всех вокруг себя.
Было трудно поверить, что
С ней он поступил с жестокостью отъявленного эгоиста. Он выбрал наказание для Анны, гениально угадав, что именно доставит наибольшие страдания этой неугомонной, деятельной женщине, страстно любившей жизнь. А затем, когда она умерла, он совершенно забыл о ней. Он поддерживал и поощрял инквизицию, первоначально созданную с целью очистить Испанию от мавританских и еврейских ересей, и превратил её в грозное орудие политической борьбы. Он в значительной степени изолировал испанскую церковь от влияния папы римского и, когда считал нужным, игнорировал вмешательство Ватикана в дела своего государства. Он был самый властолюбивый монарх во всём христианском мире, и из всех королей, которые когда-либо правили Испанией, его боялись больше всех. Вот уже почти тридцать лет он вынашивал план завоевания Англии. Он был терпелив, ибо время для него ничего не значило; он был склонен считать себя бессмертным, даже тогда, когда в одиночку посещал пустовавшую великолепную гробницу под Эскуриалом. Он ни на минуту не забывал об Англии: он не привык к тому, чтобы ему бросали вызов. В течение трёх лет неудачного брака с Марией Тюдор он сохранял свою всегдашнюю холодную учтивость; его чувства никогда не прорывались наружу, когда лондонская чернь свистела ему вслед и расклеивала на улицах грубые пасквили на его счёт. Он вежливо молчал, когда английские министры и духовные лица говорили между собой через его голову и не считались с его советами, и даже терпел такое немыслимое унижение, как необходимость просить у жены любую понадобившуюся ему мелочь. Он хранил спокойствие и терпение и старался почаще ускользать в Испанию и Нидерланды; однако его гордыне был нанесён непоправимый удар. Его ненависть к этой чуждой ему стране и её народу постепенно превратилась в навязчивую идею, а его желание отомстить Англии стало так велико, что он даже подумывал о том, чтобы жениться на своей свояченице Елизавете и попытаться овладеть этим государством через неё, однако она его отвергла, и в глубине души Филипп был этому рад. Он хотел развязать с Англией войну — не сейчас и не в ближайшем будущем, а когда-нибудь, когда он сможет разработать план этой войны во всех деталях, не отвлекаясь ни на что другое. Он был готов ждать, а между тем его тлеющая под спудом обида и ненависть обрела конкретное воплощение: непокорная, грубая, пренебрежительно относящейся к Испании и её всемогущему монарху Елизавета Тюдор.
Филипп не желал признавать за ней ум. Все годы, в течение которых её политика не давала ему возможности напасть на Англию, Филипп предпочитал считать успехи Елизаветы делом случая. Он не спешил. Он вполне мог подождать и ждал почти тридцать лет.
Теперь стол перед ним был завален географическими картами. Также на нём лежал целый ворох бумаг: сводки о количестве людей и оружия, провианта, запасённого на далёкое плавание, списки боевых кораблей... Он просматривал эти документы, делая пометки и сверяясь с лежащими перед ним морскими картами. Ему удалось собрать самый крупный морской флот в истории военного искусства, и этот флот отплыл бы годом раньше, вскоре после смерти шотландской королевы, если бы не пресловутый Дрейк [12] , один из служащих Елизавете пиратов, который с небольшой эскадрой ворвался в порты Кадис и Ла-Корунья и потопил часть испанского флота прямо у причалов. Филиппу пришлось отсрочить исполнение своей мести, он приказал построить новые корабли взамен потопленных и перенёс дату отплытия на год. Теперь всё было готово. Ничто не беспокоило Филиппа, ничто не отвлекало его от единственной цели, к которой было устремлено всё его существо — обратить Англию в пепел, предать смерти её королеву и её советников-протестантов, а затем предъявить свои права наследства на то, что после этого останется. Единственное умное дело, которое Мария Стюарт сделала в жизни, — было её завещание, в котором она отказала ему права на английскую корону. Он сделал всё, что мог, чтобы ускорить её смерть, подстрекая от её имени английских заговорщиков и не давая им ни войск, ни денег, необходимых для успеха. До тех пор пока Мария была жива, он не мог объявить Англии войну; он не собирался подчинить себе эту страну лишь для того, чтобы передать её под власть королевы, которая была наполовину француженкой и неизбежно должна была служить интересам Франции. Захватив Англию, он не был намерен отдавать её кому бы то ни было, кроме разве что одной из своих дочерей. Подобно покорённой Вест-Индии, она станет частью Испанской империи и после надлежащего усмирения сможет стать частью приданого наследницы испанского престола... Филипп осмотрел свои корабли и возложил командование ими на герцога Медина-Сидония. Они стояли на якоре в испанских портах, возвышаясь над водой подобно плавучим замкам, их яркие вымпелы развевались на ветру, на палубах блестели ряды пушек. А в Нидерландах этих кораблей дожидалась тридцатитысячная опытная армия, готовая взойти на их борт.
12
...если бы не пресловутый Дрейк... — Фрэнсис Дрейк (1540 — 1596) — английский мореплаватель, вице-адмирал (1588). Руководитель пиратских экспедиций в Вест-Индию; в 1577 — 1580 гг. совершил второе (после Магеллана) кругосветное плавание. В 1588 г. фактически командовал английским флотом при разгроме испанской «Непобедимой Армады».
Сжав в кулаки распухшие от подагры пальцы, король на минуту взглянул куда-то вверх; из-за катаракты на одном глазу ему было трудно читать длительное время. Иногда он спрашивал себя, как изменил возраст Елизавету. Подобно многим старикам, он был склонен представлять её такой, какой она была во время их последней встречи — очень стройной, прямой и довольно миловидной, хотя она была чересчур худа, а черты лица — слишком резки. Филиппу были по вкусу маленькие, пухленькие женщины с блестящими чёрными глазами и гладкими, пышными волосами. Он не мог себе представить Елизавету старой; в глубине души он и самого себя считал по-прежнему молодым.
Он позвонил в маленький серебряный колокольчик, и из ниши появился секретарь; возле короля всегда кто-нибудь дежурил круглые сутки. Иногда ночью он вставал с постели, чтобы продиктовать письмо. У него не было министров, способных самостоятельно принимать даже самое незначительное решение. Он любил власть, дорожил ею и не желал ею делиться с кем бы то ни было.
— Запишите приказ капитанам Армады, — сказал Филипп. Секретарь сел за стоявший в кабинете маленький столик и застыл в ожидании.
— Сообщите им, — отчётливо зазвучал его голос, — что король изучил карты приливов и одобряет предложенный маршрут. Он поручает успех их предприятия Всевышнему и приказывает им отплыть в Англию девятнадцатого мая. Когда вы закончите это письмо, я его подпишу. Немедленно отошлите его герцогу Медину-Сидонии.
Филипп внимательно прочёл письмо, а затем поставил в конце свою подпись — два слова: «Я, король». Затем он вышел из кабинета и медленно спустился в свою личную часовню. Здесь он преклонил колени в полутёмной молельне и стал молиться, дабы Бог благословил его начинание и даровал ему победу. Но он ни о чём не просил, ибо Филипп давно уже отождествлял свою волю с Божественным промыслом. Он был королём, и Бог никогда ещё его не подводил.
Елизавета уединилась в своём кабинете в Гринвиче. Было семь часов вечера, и в окна всё ещё лился свет июльского солнца. В комнате было прохладно и тихо; королева сидела не шевелясь; она очень похудела; щёки ввалились, вокруг прикрытых тяжёлыми веками глаз от бессонницы и тревоги залегли чёрные круги. Утром этого дня она получила вести о том, что первые корабли Армады были замечены у берегов Девона. По всему юго-западному побережью Англии пылали сигнальные огни. Она представила себе людей, стоящих возле них на часах, всматриваясь в прибрежный туман; затем кто-то, издав предостерегающий крик, первым вытягивает руку — и вот уже группы стражников на скалах, прикрывая глаза ладонью, всматриваются в движущиеся на горизонте паруса, похожие на грозовые тучи. У берегов Англии появились корабли Армады, теперь повсюду жгли сигналы и били в набат, а во всех городах и деревнях барабанщики призывали народ к оружию. После двадцати восьми лет отсутствия Филипп Испанский возвращался в Англию, и между ним и победой стояла лишь воля англичан к сопротивлению и небольшой флот из быстроходных, но плохо вооружённых кораблей. В Виндзоре под командованием кузена Елизаветы лорда Хандсона была собрана тридцатитысячная армия, которая должна была защитить её от пленения, а шестнадцать тысяч солдат ждали врага в Тильбюри, преграждая ему дорогу на Лондон. Она чуть не расхохоталась, когда государственный совет предложил расположить войска именно таким образом: Бэрли, ещё более поседевший и согбенный, с лицом, искажённым тревогой, настаивал на том, что сохранить жизнь и свободу главе государства важнее, нежели отстоять столицу. Без королевы не будет смысла и причины сопротивляться испанцам и проливать кровь. Если Филипп возьмёт её в плен, с нею падёт вся Англия. Глядя на неё, Бэрли был не в силах скрыть таившийся в его глазах упрёк. Она всего лишь одинокая женщина, не имеющая ни мужа, ни детей, и свобода её страны и жизни всех служивших ей мужчин и женщин зависят лишь от неё одной. Между тем, хотя численность её армий была внушительна, их подготовка оставляла желать много лучшего. Они были необстреляны, не обучены и посредственно вооружены, их набрали в отчаянной спешке среди населения страны, которая не участвовала в серьёзной войне почти тридцать лет. Ни один английский полководец не мог сравниться с герцогом Альбой, а закалённая в боях испанская армия была самой дисциплинированной и опытной в мире; она пройдёт сквозь её войско, как нож сквозь масло. Елизавете это было известно; она понимала: стоит Альбе высадиться на английской территории, как она в скором времени будет мертва, а Филипп войдёт в Лондон. Она тянула время до самого конца, не позволяя бросать деньги на ветер в тщетных попытках превратить сборище новобранцев в боеспособную армию, и настаивала на том, что расходы на содержание флота следует урезать до минимума, пока сами капитаны не стали донимать её вопросами, как им воевать на ветхих кораблях и с матросами, которые едва сводят концы с концами на половинном жалованье. Она изругала их всех и поклялась воевать по-своему, не желая разорять казну и сажать государство в долговую яму, чтобы достичь победы ценой хозяйственного краха. Ей, как и её офицерам, было ясно: если Филиппа не удастся разбить на море, Англии конец, но она понимала также, что если заново покрасить корабли и заплатить морякам полное жалованье, результат от этого не изменится. Она говорила и действовала как скряга и не могла объяснить людям, имевшим все основания опасаться за свою и за её жизнь: что бы ни случилось с ними со всеми, инстинкт велит ей беречь для своего народа всё, что только можно.
Она была королевой, и теперь, когда Мария Стюарт наконец умерла, на неё смотрели с любовью; она столько раз с нежностью говорила своим подданным, что они — её дети, желая умиротворить их желание получить от неё кровного наследника; и теперь, когда она читала полные любви и верности обращения, которые привозили в Гринвич курьеры, на её глазах выступали слёзы, а сердце щемило от беспокойства за них за всех. Она поставила целью всей жизни сделать своё государство мощным, богатым и процветающим, и теперь Англия воздавала ей за труды: люди записывались в армию, жертвовали казне свои деньги и обещали, если потребуется, погибнуть до последнего, защищая её. Лестеру она поручила командовать защитниками Лондона. Ему и Хандсону можно было довериться; они ни за что не капитулируют. Теперь наконец ожидание кончилось, споры, нерешительность, сомнения — всё это осталось в прошлом. Ей более пятидесяти лет, и она была королевой почти три десятилетия. До конца этого месяца она либо будет мертва, либо будет спокойно сидеть на престоле, пока не умрёт в постели. И вдруг все страхи покинули её; на смену им пришло спокойствие, хладнокровие и странный душевный подъём. Она ждёт Филиппа уже много лет, а не только те несколько недель, что успели пролететь со дня отплытия Армады из Испании; она всегда понимала, что его нельзя будет сдерживать вечно. С момента смерти Марии Стюарт война стала неизбежной. Она началась, и теперь, в самую решительную минуту своей жизни Елизавета полностью владела собой и ситуацией.