Елизавета Петровна

Сахаров Андрей Николаевич

– Она ошибается! – воскликнул Кривой. – Да, ошибается, и эта ошибка может ей дорого стоить! Момент именно настал, и если им теперь не воспользуются, то дело может затянуться и стать сомнительным…

Они поговорили ещё немного, и вскоре Кривой отпустил Ваньку, а сам отправился в помещение Тайной канцелярии проверять камеры арестованных.

Обойдя, чтобы не вызывать напрасных подозрений, всех арестованных и поговорив с каждым из них, Семён напоследок зашёл в камеру Ханыкова.

– А, главному палачу и застеночных дел мастеру почтение! – с незыблемым спокойствием приветствовал его капитан.

– Ваше высокоблагородие, – без всякого вступления начал Кривой в ответ, – выслушайте меня хорошенько! Сегодня в девять часов вечера вся стража

заснёт, так как ей в пищу будет подсыпано сонное зелье. Разденьте кого-нибудь из сторожей, оденьте его в своё платье, стащите в камеру, а сами в его платье бегите к её высочеству и скажите…

– Что за чёрт! – вне себя от изумления крикнул Ханыков. – Нет, брат, шалишь! Меня в такую детскую ловушку не поймаешь!

– Не перебивайте, ваше высокоблагородие! – сурово остановил его Кривой. – Времени мало, и нам могут помешать! Скажите её высочеству, что момент действовать настал и что завтра может быть слишком поздно. Сегодня ночью Преображенский полк будет обманным образом частями выведен из города и разбит по полуротам, чтобы предупредить возможность с его стороны действовать сообща. Утром последуют аресты главных заговорщиков, причём не пощадят и царевны. Если сегодня ночью её высочество не арестует правительницу, тогда завтра будет уже поздно. Момент действовать настал! Сегодня ночью или никогда!

– Что за чудеса! – воскликнул Ханыков. – Да никак последние времена настали, если белое чёрным, а чёрное белым становится?

– Я всё время стоял на страже интересов царевны, – с лицемерной искренностью ответил Кривой. – Я ждал решительного момента, чтобы раньше времени не открыться…

– Так уж не из преданности ли ты Столбина замучил? – презрительно спросил капитан.

– Я пытался спасти Столбина и хотел дать ему возможность бежать, но пытка была назначена на сутки раньше, чем ждали. Зато я успел подлить ему одуряющих капель, и потому-то Столбин ничего не сказал под пыткой. Он был слабого здоровья, но благодаря каплям не чувствовал боли!

– Кто тебя знает? – с последними остатками сомнения сказал Ханыков, подкупленный мастерской искренностью, с которой врал Кривой. – Может быть, ты и врёшь, а может, и взаправду так… А что ты за эту услугу хочешь? – спросил он, озарённый новой мыслью.

– Я не жду ни милостей, ни награды, – ответил Кривой. – Пусть это доброе дело пойдёт лишь в зачёт за те невольные прегрешения, которые мне приходилось творить. Скажите только её высочеству, что я, старый злодей, пришёл к ней на помощь в ту минуту, когда, кроме меня, некому было прийти! Больше мне ничего не нужно! Так помните, ваше высокоблагородие, ровно в девять часов! Нельзя терять ни минуты!

– Ну, а с наручниками как быть? – спросил Ханыков.

Кривой молча отпер наручники.

– Сидите смирно, ваше высокоблагородие, пусть из смотрового окна кажется, будто наручники надеты. От всего сердца желаю удачи!

С этими словами Кривой вышел из камеры.

Ввиду того, что нам уже не придётся возвращаться к нему, скажем несколько слов о его судьбе.

Прямо из застенка Кривой отправился в свою квартиру, взял оттуда всё, что поценнее, и переехал в заранее купленный и обставленный всем необходимым дом на Выборгской стороне. Хотя Елизавета Петровна знала, чем она была обязана ему, но она помнила добро только тех, кто вертелся у неё на глазах. Поэтому о Кривом совершенно забыли, чему он был очень рад. Там, на Выборгской, его имя ничего не говорило обывателям. После того как Кривой пожертвовал иконостас в свою приходскую церковь, его избрали церковным старостой, и он дожил до глубокой старости, окружённый всеобщей любовью и почтением, а умер в царствование императрицы Екатерины II, искренне оплакиваемый бедняками – при жизни Семёна Никаноровича никто не уходил от него без помощи. Так он осуществил свою давнишнюю мечту и сумел после кораблекрушения благополучно довести судно своей жизни до тихой пристани.

XX

НА ПУТИ К ТРОНУ

Во дворце царевны Елизаветы

Петровны царили уныние и растерянность. Ещё с утра царевну расстроила правительница Анна Леопольдовна. Опять произошёл неприятный разговор, полный каких-то туманных намёков, неясных укоров.

– Во всяком случае, – закончила Анна Леопольдовна неприятную сцену – помните, ваше высочество, что дальше так дело не пойдёт. У всякого терпения есть границы!

И в тоне правительницы было нечто такое, что заставило Елизавету Петровну почувствовать серьёзную опасность.

Царевна вернулась к себе во дворец, но тут её поджидал вконец расстроенный Лесток. Он получил самые неопровержимые сведения, что его собираются арестовать.

– Давно уже хотят, вы сами это знаете, – волновался он. – Если бы не Каин, быть бы бычку на верёвочке! Да и нам несдобровать бы. Ну а теперь дело нешуточное. Боже мой, Боже мой! Чем я заслужил такой конец? Вот служи после этого нерешительным принцессам!

Царевна, и без того расстроенная, отмахнулась от него. Лесток отправился к Шетарди, но вернулся от него ещё более перепуганным, посол тоже получил какие-то сведения и велел передать царевне, что если она в самом непродолжительном времени не рискнёт, то всё будет потеряно, первого января ждать нельзя, до этого им всем не сносить головы!

Не успел кончить Лесток, как влетел запыхавшийся Грюнштейн. Он сообщил следующее – гренадёрская рота Преображенского полка (наиболее преданная Елизавете Петровне) получила вернейшие сведения, что её собираются двинуть против шведов, гренадёры волнуются и прислали его сказать что если царевна не решится повести их, то им придётся действовать одним её именем, что может окончиться печально для всех.

Получив это неожиданное подкрепление, Лесток с удвоенной энергией напал на цесаревну. Он молил, плакал, доказывал, убеждал, однако Елизавета Петровна по-прежнему отделывалась туманными увёртками. Наконец, Лестоку удалось несколько поколебать царевну юмористическим по виду, но глубоко верным по существу доводом.

– Да как вы не понимаете, – воскликнул он в полном отчаянии, – что под кнутом я скажу всё и погублю всех вас!

Елизавета Петровна знала, насколько труслив и физически невынослив Лесток, и этот довод поколебал её.

– Хорошо, – сказала она подумав, – пусть сегодня часам к десяти соберутся все наши! Пусть и Грюнштейн приведёт кое-кого из своих! Мы обсудим положение, и если это необходимо, завтра же будем действовать!

К десяти часам вечера во дворец собрались все близкие царевне люди. Из французского посольства пришла одна Жанна. Грюнштейн привёл семерых из своих наиболее решительных товарищей. Кроме того, на совещании присутствовали Разумовский, Пётр, Александр и Иван Шуваловы, Михаил Воронцов, принц Гессен-Гомбургский с супругой, [77] Василий Салтыков, Скавронские и Гендрикова.

77

Гессен-Гомбургский принц (Людвиг-Иоганн-Вильгельм) (1705–1745) – генерал-фельдцейхмейстер (1735) и генерал-фельдмаршал (1742). На русской службе с 1723 г. Командир Измайловского лейб-гвардии полка (1742).

Лесток и Жанна изложили присутствующим всё то, что им удалось узнать, Грюнштейн сообщил об угрозе, нависшей над преображенцами. Но не успел кто-либо высказаться по этому поводу, как дверь распахнулась, и в комнату вбежал капитан Ханыков.

– Ханыков! Где ты пропадал? – воскликнула цесаревна.

– Я был предательски арестован, ваше высочество, и спасся каким-то чудом перед самой пыткой. Рассказывать об этом долго, а терять времени нельзя. Ваше высочество! Вы должны сегодня же рискнуть на всё. Сегодня поздно ночью Преображенский полк будет мелкими частями выведен из города, завтра арестуют всех вас. Правительство в точности осведомлено о готовящемся заговоре. Если сегодня же не произвести замышленного, то завтра будет уже поздно!