Елка в подарок
Шрифт:
— Это точно! А то некоторые годами ломают пальцы в консерваториях или стирают ноги по колено в балетных школах, ну и что? Барабанят по клавишам и скачут по двадцать минут на пуантах с затекшей шеей перед пустыми залами…
— Не всем дано! — глубокомысленно изрекает бармен, потом наливает англичанину немецкого пива, а немцу — английского и вновь возвращается к светской теме: — Вы заметили? Не каждая может так сыграть! Представьте, если какая-нибудь дура начнет раздеваться…
Он умолкает при виде вошедшего в зал импозантного мужчины, который окидывает заведение пронзительным
— Вы узнали его? — спрашивает из-за стойки ценитель настоящего искусства.
— А то! Он сделал вид, что не заметил меня…
Я спрыгиваю с табурета и вновь попадаю в густое облако призывных запахов. Если еще хоть на секунду останусь в окружении бабочек, то вместо виски придется заказывать противогаз.
Силуэт Равиоли исчезает в узкой двери рядом со сценой. Направляюсь за ним. Атмосфера за кулисами еще пакостнее, чем в баре. Кроме тошнотворного запаха духов здесь воняет потом, женским естеством — словом, ипподромом…
Лысый сморщенный хорек, продернутый в найденный на помойке смокинг, преграждает мне путь:
— Куда вы?
От него несет прокисшим вином.
— У меня встреча с моим другом Анжело.
Он сомневается.
— Хорошо, я о вас доложу. Как вас зовут?
Я отталкиваю его двумя пальцами.
— Отдохни, викинг, мы не в Букингемском дворце!
Он не решается связываться, и я прохожу через кулисы. Двери гримуборных в основном открыты настежь, и видно, как девушки переодеваются, если так можно выразиться, болтая о повседневном: о свинке последнего отпрыска и доброте дедушки, который их всех содержит.
На последней двери в коридоре надпись: «Дирекция». Просто мелом по дереву. Нет проблем — Равиоли не гордый. Он не нуждается в шикарных дверях с медными табличками, как в отеле «Ритц». Стучу.
— Да.
Я вхожу. Анж один в своем скромном кабинете, где обстановкой служат лишь письменный стол с ящиками и несколько стульев, обтянутых красным плюшем. На стене вешалка и множество фотографий оголенных девиц с дарственными надписями.
Анж стаскивает с себя шикарное пальто, оборачивается и смотрит на меня без особой радости.
— В чем дело?
Кладу на стол свою карточку и беру стул.
— А! — говорит он без всяких эмоций. — Теперь, значит, не Бонишон собирает дань?
— Ошибаетесь, господин Равиоли, я не из полиции нравов.
Его взгляд тускнеет. Похоже, господин не любит полицейских. Что ж, это чувство широко распространено во Франции. Но кроме антипатии в его глазах мелькает тревога.
— Так, и что же вы хотите?
Я сажусь как американец — ноги на его стол, подчеркивая в некотором роде сходство с Аттилой (хотя тот был царем гуннов, а я король легавых!).
— Тут, видишь ли, такая история, мой дорогой… У меня кое-какие сведения из Интерпола…
Мои слова заставляют его слегка завибрировать.
— Вы напрасно старались, тут какая-то ошибка, — нервно заявляет Равиоли. — Да, у меня были нелады с полицией, но теперь, хочу сказать сразу, — я чист. Можете обыскать мое заведение, и, если найдете хоть грамм дури, я вам заплачу хорошие премиальные. Ни игорного бизнеса, ни подпольной проституции!
— Словом, тебя остается лишь наградить орденом Почетного легиона!
Нервный тик пробегает по его физиономии. Красивый малый, этот Равиоли, похож на Рафа Валлоне в молодости, только волосы прилизаны, как у мальчика на панели в 1939 году.
— Так, ну хорошо, — злится он, — говорите, что там с Интерполом…
— Ребята из Гамбурга постарались. Они разыскивают парня по имени Келлер, который пропал несколько лет назад…
Говоря это, я не свожу глаз с физиономии Анжело. Но он остается безразличным, пожалуй, даже слишком, как мне кажется.
Наступает тягостная тишина. Относительная, конечно, поскольку музыканты вкладывают максимум своих способностей в модную мелодию ча-ча-ча. Все пиджаки, видно, похватались из-за столов, и теперь происходит то, что называется ритмичным трением двух полов о третий. Радость неописуемая: можно сымитировать ритуальный обряд, очень популярный в буржуазном кинематографе.
— Этот Келлер занимался золотишком, — небрежно повествую я. — Перекупщики из всех стран тайно возили ему в Гамбург слитки, а он перепродавал их дальше по всей Европе.
— Не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете, — нагло заявляет Равиоли. — Никогда не знал ничего подобного и никогда о нем не слышал. Вы говорите — Келлер?
Анж выговаривает слова с совершенно равнодушной рожей. Но я вижу, что внутренне он напрягся. Мошенники не умеют играть точно в десятку. Они переигрывают под Сару Бернар, а если уж пытаются полностью овладеть сценическим искусством, то берут уроки у мима Марселя Марсо — это неотвратимо! Таковы законы жанра.
— Вот черт! — вздыхаю я. — Значит, меня неправильно информировали.
Холодная волна пробегает по его позвоночнику. Я чувствую ее, хотя это его позвоночник. Такая недомолвка дает понять: какой-то информатор сообщил о нем что-то, и ему теперь важно выяснить, что именно. Анжу это совершенно не нравится.
И что вам сказали?
— Что Келлер был связан с тобой.
— Ерунда!
— Я же не говорю, что ты был его другом, просто связан, и все. У тебя заведение, сюда приходят всякие люди… Пойми, Анж, я тебя не подозреваю, мне просто нужно знать, куда подевался этот тип. Мне плевать, что с ним… Только…
Мошенник ждет продолжения, нервы натянуты, как презерватив на испытательном стенде.
— Только?
— Нет, ничего!
Я встаю.
— Ладно, случилось недоразумение — ты такого не знаешь… Извини за беспокойство.
Я уже почти у двери.
— Господин комиссар!
— Да?
— Что вы хотели сказать?
Он разрывается от беспокойства, его нос дергается.
— Тут дело превышает полномочия полиции, улавливаешь?
— Нет!
— Тем лучше для тебя! На черта продолжать разговор, если ты Келлера не знаешь. Какой смысл…