Элнет
Шрифт:
У родных Чачи пробыла всего какой-то час. Яшай и Яшаиха очень жалели Григория Петровича.
— Сестра, можно мне пойти навестить Григорий Петровича? — спросил Япуш.
— Завтра спрошу у доктора. Он говорит, что Григорию Петровичу еще нельзя много разговаривать.
К Яшаю заглянула Ведаси.
— А дочка земского начальника сидит у твоего Григория.
Чачи, не допив чашку чая, побежала в больницу.
Она остановилась на пороге палаты. Григорий Петрович сидел в постели, держась за грудь. Возле кровати стояла на коленях Тамара.
—
— Поверьте, Тамара Матвеевна, я ничем не могу вам помочь.
— Можете, Григорий Петрович, можете! Вас здесь все слушаются. Отец ни в чем не виновен.
— Суд разберет, виновен он или нет.
— Григорий Петрович, он вас любил, как родного сына. Спасите его, помогите ему выбраться из тюрьмы! — Тамара схватила Григория Петровича за руку.
Григорий Петрович выдернул руку, от резкого движения открылась рана, белая рубашка, на груди окрасилась кровью.
Чачи подбежала к Тамаре и потащила ее за руку из палаты. Пришел доктор и перебинтовал Григория Петровича.
После того как Павел Кандаров убежал из Волостного комитета и скрылся Панкрат Иванович, Каври арестовал земского начальника и посадил его в каталажку вместе с сыном Панкрата — прапорщиком.
Теперь получилось как-то само собой, что люди, особенно бедняки, со всеми своими делами стали обращаться к Егору и Каври. В Аркамбале создали Совет крестьянских депутатов; выбрав в него только бедняков.
В то время, когда в Петрограде рабочие вышли на улицы с лозунгом «Вся власть Советам!», в Аркамбале мужики начали обмолачивать, большие панкратовские скирды и раздавать зерно голодающим беднякам…
Шахир Хамитов помог Панкрату Ивановичу добраться до Казани. В Казани Панкрат Иванович пошел к комиссару Временного правительства.
Комиссар выслушал его, но помощи не обещал. Панкрат Иванович вышел от него совсем расстроенный.
Комиссар сочувствовал Панкрату Ивановичу, но, чтобы защитить его от аркамбальских мужиков, туда надо послать солдат. Однако на посылку отряда необходимо согласие Солдатского комитета, а у того и без Аркамбала много забот. То там, то здесь солдаты отказываются подчиняться офицерам. В Галиции немцы прорвали фронт. «Аркамбал не фронт, — рассуждал комиссар Временного правительства, — пусть там разбираются сами, тут как бы нам самим утихомирить рабочих…»
А в эти дни по всей России прокатились массовые рабочие демонстрации.
В Казани не смогли оказать помощь Панкрату Ивановичу и другим аркамбальским богатеям. Поэтому Тамара и пришла к Григорию Петровичу.
На третий день после петрова дня аркамбальцы всем селом вышли на элнетские луга. В первую очередь выдернули все межевые столбы, поставленные по столыпинскому закону.
Косить луга Совет крестьянских депутатов постановил всем вместе, всем миром.
Греет солнце. Над лугами подымается аромат свежего сена. Далеко вокруг разносятся песни, смех, веселый говор…
10
На станции Арзамас стоял готовый к отправке воинский эшелон-. От вагона к вагону, волоча за собой тяжелые метки, с обезумевшим видом, перебегали бородатые мужики и растрепанные оборванные бабы.
Возле одной из теплушек человек в серой шинели и с котомкой за спиной, подняв вверх голову, кричал на ломаном русском языке:
— Пуститя, товарищи-благородия. Нам не далеко… До Казань…
Сверху, из открытой двери, блеснули штыки и высунулось несколько голов.
Человек с котомкой замолчал, ожидая ответа, потом заговорил снова:
— Не далеко мы… До Казань только…
— Да ты кто? — спросил его сероглазый красноармеец.
— Мы — мариец… Черемис… — оживился человек, — Мы фронт бывал, мы у немца плен бывал, четыре годов домой не ходил. — Он распрямил оттянутые котомкой плечи, вскинул правую руку к поломанному козырьку своего картуза и четко отрапортовал: — Сто двадцать, шестого стрелкового полка, пятой роты, третьего взвода, второго отделения рядовой Макар Чужганов!
Красноармейцы в теплушке заулыбались:
— Наш, стало быть, фронтовой!..
— Из татар, что ли? Отстал он, ребята, по-царскому лепортует!
— Пустить, чего там! Слышь, из плена мужик.
Сероглазый красноармеец, видать по всему, командир, поднял руку, — и в теплушке стало тихо.
— Документ есть? — строго спросил он. — Давай. А ржать тут, товарищи, между прочим, нечего. Тут воинский поезд. Незнакомых людей приказано не пускать.
Сакар — а человек в серой шинели был именно он — достал из котомки сложенный вчетверо лист бумаги и подал его сероглазому красноармейцу. Тот развернул бумагу, неторопливо прочитал и протянул ему руку:
— Лезь, товарищ!
Сакара затащили в вагон. Его тут же обступили красноармейцы. Они приветливо улыбались, расспрашивали, угощали табаком, а Сакар с растерянной и радостной улыбкой озирался вокруг и повторял:
— Вот спасибо-то, ваше благородие, вот спасибо-то!
— Благородия, брат, вывелись! — усмехнулся командир. — Благородий ты брось. Здесь не царская, а Красная Армия. Здесь не благородия, а товарищи!
— Восьмой эшелон — по местам! — раздалась команда.
Люди на станции загалдели еще громче, у вокзала прозвучал звонок, где-то впереди прогудел паровоз.
— Отправляемся! — крикнул командир. — Устраивайтесь, товарищи! Затем он повернулся к Сакару: — Тебе куда? Говоришь, за Казань?
— Казань, Казань… Царевококшайский уезд, — кивнул головой Сакар.
— Не попадешь! — сказал сероглазый. — В Казани чехословаки.
— Чеко-словак? — удивился Сакар. — Какой чеко-словак?
— Белая гвардия. Царя снова посадить на престол хотят генералы, купцы, попы, — стал объяснять командир Сакару. — Вышибать их едем. Сойти бы тебе, товарищ. Может, после лучше доедешь, а?