Элрик: Лунные дороги
Шрифт:
– Гитлер, – заверил он меня, – самый заурядный и скучный человек на земле, он без остановки разглагольствует лишь о своих незавершенных планах и постоянно крутит одну и ту же пластинку Франца Легара.
Вечер в компании с Гитлером, рассказывал он, тянулся намного дольше, чем ужин с тетушкой, так и оставшейся старой девой. Гейнор поверить не мог словам старых друзей о том, что раньше Гитлер весь вечер развлекал гостей шутками и пародиями, заставляя их корчиться от смеха. Геббельс держался особняком, лишь изредка вставляя колкие фразы, а вот с Герингом было весело, потому что ему на самом деле нравится искусство, остальные же просто делают вид. Он занялся спасением картин, которым угрожала нацистская цензура. В своем доме в Берлине он собрал целую коллекцию предметов искусства, включая немецкие древности и оружие.
И хотя Гейнор говорил обо всем этом с иронией и издевкой, я засомневался, что он просто подыгрывает нацистам, желая оградить Вельденштайн от их влияния. Он сказал, что проникся политическим прагматизмом ситуации, надеясь, что новые хозяева Германии купятся и позволят его маленькому государству остаться независимым, хотя бы чисто внешне. И все же в его словах ощущалось и кое-что другое. Его затягивало в эту порочную трясину извращенного романтизма. Ему нравилась невероятная сила, которую обрел Гитлер с приспешниками. Казалось, Гейнор желал не просто разделить с ними эту власть, а завладеть ею полностью. Может быть, стать новым князем Великой Германии? Гейнор пошутил, что еврейской и славянской крови в нем столько же, сколько арийской, но нацисты не станут обращать внимания на его предков до тех пор, пока он приносит им пользу.
Стало понятно, что капитан фон Минкт в настоящее время им, видимо, чем-то полезен, раз уж они выделили ему автомобиль с водителем и секретаря. По его поведению я понял, что он прибыл сюда не просто так. Я доверял своим глазам и умел делать выводы. Неужели Гейнор приехал, чтобы завербовать меня?
Или, может, его послали меня убить? Логика подсказывала, что он мог бы сделать это и другими способами, не обязательно напрашиваться на ужин. Уж чего-чего, а убийств политических оппонентов нацисты не чурались. И не слишком их скрывали.
Мне захотелось глотнуть свежего воздуха. Я позвал Гейнора снова выйти на террасу. Яркий лунный свет придавал ситуации драматизма. Неожиданно кузен предложил, чтобы к разговору присоединился лейтенант Клостергейм.
– Его немного задевает, когда к нему относятся, как к чужаку. А он ведь состоит в дальнем родстве с женой Геббельса. Древний горский род. Из тех, что отвергают все почести, из гордости предпочитая им статус землевладельца. На протяжении тысячи лет их семья владела крепостью в горах Гарца. Они называют себя горцами-йоменами, но подозреваю, что почти все эти годы они промышляли разбоем. А еще у него есть родственники среди церковников.
Мне уже было все равно. Общество Гейнора начинало меня раздражать, и приходилось напоминать себе, что он – мой гость. Клостергейм мог слегка разрядить обстановку. Но надежда испарилась в тот самый миг, когда фигура монаха-мертвеца в тесной эсэсовской форме появилась на террасе, с фуражкой под мышкой; белые клубы пара из его рта казались холоднее окружающего воздуха. Я извинился за свою неучтивость и пригласил его выпить с нами. Он помахал карманным экземпляром «Майн кампфа» и ответил, что ему было чем заняться. От него несло фанатизмом, и во многом он напоминал мне своего бесноватого фюрера. Гейнор относился к нему с каким-то странным почтением.
Клостергейм согласился выпить бенедиктина. Я подал ему рюмку; он взглянул на Гейнора и спросил:
– Вы уже рассказали о нашем предложении, капитан фон Минкт?
Гейнор рассмеялся, несколько натянуто. Я повернулся за разъяснениями, но он махнул рукой:
– Небольшое дельце, кузен, можем обсудить его в любое время. Лейтенант Клостергейм весьма прямолинеен и оперативен, но иногда ему не хватает такта.
– Возможно, мы в Клостергейме не привыкли к особому обхождению, – сурово заметил лейтенант. – У нас нет времени на хорошие манеры, жизнь там слишком тяжелая и опасная. От начала времен мы защищали границы. Наши традиции – это все, что у нас есть. Крепости в скалистых горах, гордость и уединение.
Я предположил, что, возможно, его семья захочет заняться туризмом, который приносит неплохой доход. Тогда и жизнь станет полегче. А что? Набил автобус баварцами, покатал их по округе, показал достопримечательности, и можно потом целую неделю лежать на боку. Я бы и сам этим занялся, только у меня не крепость, а всего лишь сельское поместье, пусть и славное. Не знаю, с чего я вдруг так развеселился. Возможно, меня раззадорило его чересчур серьезное отношение. В глубоко посаженных глазах лейтенанта что-то неприятно блеснуло и вновь погасло.
– Возможно, – сказал он. – Да уж, жизнь стала бы намного легче.
Он проглотил свой бенедиктин и сделал неловкую попытку проявить такт:
– Насколько мне известно, граф, капитан фон Минкт прибыл сюда именно для того, чтобы облегчить ваше бремя.
– А я не жалуюсь.
– Скорее, избавить от ответственности и лишних хлопот, – с подозрительным добродушием добавил Гейнор. Клостергейм не заботился о том, насколько угрожающе прозвучали его слова, но кузен явно хотел заручиться моей поддержкой, чтобы получить то, ради чего приехал.
– Ты же знаешь, меня не слишком заботят фамильные реликвии, – заметил я, – если только они не связаны с какими-то личными или семейными обстоятельствами. А тебя что-то конкретное интересует?
– Помнишь тот древний меч, с которым ты часто играл до войны? Черный от старости. Должно быть, он насквозь проржавел. Как и твой наставник фон Аш. Что ты потом с ним сделал? Подарил кому-нибудь или продал? Или он дорог тебе как память?
– Вероятно, ты имеешь в виду Равенбранд, кузен.
– Именно его. Равенбранд. Я уже и забыл, что ты дал ему прозвище.
– Это имя, и другого у него никогда не было. Он такой же древний, как и наш род. О нем ходят всякие легенды, и, конечно же, нет никаких доказательств. Обычные байки, их придумали, чтобы жизнь наших предков-земледельцев казалась интересней. Призраки, древние сокровища и все такое прочее. Ни один антиквар или историк не дал бы за эти легенды и ломаного гроша. Все их знают, и никто в них не верит.
Я слегка встревожился. Не мог же кузен приехать сюда, чтобы отобрать наше древнее сокровище, наше наследие и долг?