Эмансипированные женщины
Шрифт:
— Ну-ну! — воскликнул старый лакей, хватаясь руками за голову, и выбежал вон.
Тем временем в кабинет пани Ляттер вошел долгожданный гость, пан Згерский. Это был невысокого роста, уже несколько обрюзглый мужчина, лет пятидесяти с хвостиком; огромная лысина все заметней оттесняла у него на голове остатки седеющих волос. Одет он был скромно, но элегантно; красивое когда-то лицо выражало добродушие, но его портили маленькие и подвижные черные глазки.
— Я, как всегда, минута в минуту? — воскликнул гость, держа в руках часы.
— Я не должна была бы с вами здороваться, — возразила пани Ляттер, окинув его огненным взглядом. — Три месяца! Слышите: три месяца!
— Разве только три? Мне они показались вечностью!
— Лицемер!
— Что ж, будем откровенны, — с улыбкой продолжал гость. — Когда я не вижу вас, я говорю себе: хорошо, а увижу, думаю: а так все же лучше. Вот почему я до сих пор не был у вас. К тому же на святки я уезжал в деревню. Вы, сударыня, не собираетесь в деревню? — спросил он с ударением.
— В какую деревню? Когда?
— Ах, как жаль, сударыня! Когда я летом бываю в деревне, я говорю себе: деревня никогда не может быть прекрасней; но сейчас я убедился, что деревня прекраснее всего — зимой. Это волшебство, сударыня, настоящее волшебство! Земля подобна сказочной спящей королевне…
Можно было бы поверить искренности этих речей, если бы не бегающие черные глазки Згерского, которые вечно чего-то искали и вечно старались что-то утаить. Можно было бы подумать, что и пани Ляттер слушает его с упоением, если бы в ее томных глазах не мелькала порой искра подозрительности.
Оптимисту Згерский мог показаться гостем, который является на завтрак с некоторым запасом поэтических банальностей; пессимисту он мог показаться темным человеком, который опутывает все сетью тайных интриг. Первый осудил бы пани Ляттер за то, что она боится от дружеского расположения перейти к любви, второй подметил бы, что она не очень доверяет Згерскому, даже опасается его.
Но если бы кто-нибудь мог уловить голоса, звучавшие в их душах, то поразился бы, услышав следующие монологи.
«Я уверен, что под маской симпатии она побаивается меня и что-то подозревает. Но она изящная женщина», — говорил про себя довольный Згерский.
«Он воображает, что я верю в его ловкость и хитрость. Что поделаешь, мне нужны деньги», — говорила пани Ляттер.
— Если вам представится возможность уехать в деревню, а у меня предчувствие, что так оно и будет, уезжайте на годик, чтобы увидеть деревню зимой, — сказал Згерский, подчеркивая отдельные слова и многозначительно поглядывая на собеседницу.
— Я в деревню? Вы шутите, сударь! А пансион?
— Я понимаю, — продолжал Згерский, нежно заглядывая ей в глаза, — что на вас возложены великие гражданские обязанности. Нет нужды объяснять, как я к ним отношусь. Но боже мой, всякий человек имеет право на маленькое личное счастье, а вы, сударыня, больше, чем кто-либо.
В глазах пани Ляттер мелькнуло выражение
— А!
И пани Ляттер бросила на Згерского взгляд, не скрывая своего изумления.
— Итак, мы поняли друг друга? — спросил Згерский, испытующе глядя на нее. А про себя прибавил:
«Поймалась!»
— Вы страшный человек, — прошептала пани Ляттер, а про себя прибавила:
«Он у меня в кармане!»
И опустила глаза, чтобы скрыть торжествующий блеск.
Во взоре, который устремил на нее Згерский, светилось холодное сочувствие и непоколебимая уверенность в том, что сведения, которыми он располагает, совершенно точны.
— Позвольте задать вам один вопрос? — спросил он внезапно.
— Никаких вопросов! Я разрешаю вам только подать мне руку и пройти со мной в столовую.
Згерский встал с левой стороны, взял пани Ляттер за руку, как в полонезе, и, глядя своей даме в глаза, повел ее в столовую.
— Я буду хранить молчание, — произнес он, — однако взамен вы должны пообещать мне…
— Вы думаете, что женщина может что-нибудь обещать? — опуская глаза, спросила пани Ляттер.
«Как она лезет в ловушку! Как она лезет в ловушку!» — подумал Згерский, а вслух прибавил:
— Вы одно только можете обещать: всякий раз, когда случится что-нибудь приятное для вас, я буду первым, кто вас поздравит.
Едва ли не самой большой победой, которую пани Ляттер одержала в жизни над собой, было то, что она не дрогнула, не побледнела и вообще ничем не выдала той тревоги, которая овладела ею в эту минуту. По счастью, Згерский был настолько самоуверен, что не обратил на нее внимания, он думал только о том, как бы показать, насколько он всеведущ.
— Всякий раз, — проговорил он с ударением, — когда с вами случится что-нибудь приятное, здесь ли, или в Италии, я буду первым, кто поздравит вас…
Они вошли в столовую. Пани Ляттер слегка отстранилась и, показывая на стол, произнесла:
— Ваша любимая старка. Прошу пить и за хозяина и за гостя.
Поглядев на бутылку, Згерский удивился.
— Да ведь это моя старка, которую мне удалось купить у князя.
— Именно у князя Казик достал несколько бутылок я одну дал мне. А я не могла найти для нее лучшего применения, как…
Слова эти сопровождались томным взглядом.
Згерский молча выпил рюмку, желая подчеркнуть молчанием, сколь величественна эта минута. Однако первая рюмочка навела его на некоторые новые размышления.
«Если она, — говорил он себе, — выходит замуж за Мельницкого, человека богатого, то во мне она совершенно не заинтересована. Если же она во мне не заинтересована, то зачем же тогда?.. Гм… а не влюблена ли она в меня?..»
В эту минуту в его душе, которая была вместилищем самых противоречивых чувств, проснулась потребность в излияниях.