Эмансипированные женщины

Прус Болеслав

— Да. Это хорошая женщина, и вы к партии недоброжелателей ее не причисляйте. Но об этом в другой раз. Далее, есть такие, которые завидуют панне Элене, потому что за нею ухаживает Сольский, и, наконец, такие, которые раздувают и преувеличивают шалости пана Казимежа.

— А его-то они в чем упрекают? — прошептала пани Ляттер, закрывая глаза, — она чувствовала, что от этого вороха новостей у нее кружится голова.

— Все пустое! — ответил Згерский, покачиваясь так, точно он хотел удержать в равновесии голову. — Упрекают, впрочем, не столько упрекают,

сколько удивляются, как это…

— Пан Згерский… пан Стефан, говорите прямо! — сложив руки, воскликнула пани Ляттер.

— Без обиняков? Вот это мне нравится! Это в вашем стиле!

— Итак?

— Итак?.. Ах, да, — повторил Згерский, силясь собраться с мыслями. — Удивляются, как это ваш сын, одаренный многими талантами и достойный молодой человек, до сих пор не имеет никаких определенных занятий.

— Казик в самом непродолжительном времени уедет за границу, — возразила пани Ляттер.

— Ясно, к пану Сольскому.

— В университет.

— Ах, вот как! — бросил Згерский. — Кроме того, пана Казимежа осуждают за интрижки… Но любовь, вы сами понимаете, сударыня, свет нашей жизни, цветок души. Я, — прибавил он с глуповатой улыбкой, — меньше всего имею права негодовать на молодых людей за интрижки. Вы понимаете, сударыня? К несчастью, пан Казимеж впутал в это дело пансион…

— Этой девушки уже нет у нас, — строго прервала гостя пани Ляттер.

— Я всегда преклонялся перед вашим тактом, — произнес Згерский, целуя ей руку. — Что ж до других упреков…

— Как, это еще не всё?

Згерский махнул рукой.

— И говорить не стоит! — сказал он. — Многим не нравится, что пан Казимеж поигрывает в картишки.

— Как?

— Да вот так! — прибавил он, показывая, как тасуют карты. — Впрочем, сударыня, ему так везет, что за него можно не беспокоиться. Перед святками он занял у меня пятьдесят рублей на неделю, — ему надо было заплатить какой-то долг чести, — а вернул через три дня и вдобавок пригласил меня на завтрак.

У пани Ляттер руки опустились.

— Мой сын, — сказала она, — мой сын играет в карты? Это ложь!

— Я сам видел. Но играет он с умом, и в таком избранном обществе…

Лицо пани Ляттер неприятно исказилось, она стала прямо безобразной.

— Я огорчил вас? — спросил Згерский соболезнующим голосом.

— Нет. Но я знаю, что такое карточная игра…

— Наверно, ваш покойный второй муж? — почтительно осведомился Згерский.

Пани Ляттер вскочила с диванчика.

— Я не позволю сыну играть! — воскликнула она, подняв сжатый кулак. — Я люблю его, как только родная мать может любить единственного сына, но я бы отреклась от него…

Блуждающие глазки Згерского остановились. Он взял пани Ляттер за руки, усадил ее и сказал совсем другим тоном:

— Вот и отлично! Мы выиграли! Теперь можно поговорить и о деле.

— О деле? — с удивлением повторила пани Ляттер.

— Да. Минутку терпения! Акции сахарного завода, я хочу сказать, мои акции, можно и заложить, ведь ссудить вас — это, как я уже говорил, надежное помещение капитала… Вас

и панну Элену. Мельницкий человек богатый, ну, а Сольский, о нем и говорить не приходится.

— Я прошу вас не упоминать этих имен.

— Гм! А я бы, сударыня, хотел услышать от вас эти имена. Вам нужны четыре тысячи рублей до середины июля, я вас понимаю и могу заложить свои акции. Но у меня должна быть гарантия вне пансиона.

— Почему? — удивилась пани Ляттер.

— Господи боже мой! Да потому, что после некоторых событий, которые разыгрались тут, у вас, пансиону грош цена. Не знаю, простите ли вы меня за откровенность? Чистый доход уменьшился еще в прошлом году, а сейчас, наверно, упал до нуля. Меж тем пану Казимежу все время нужны деньги, дело понятное, он человек молодой. Вы говорите, что образумите сына, что ж, это очень важное обстоятельство. Но если пан Казимеж и возьмется за какое-нибудь дело или как-то иначе себя обеспечит, этого еще мало. Расходы сократятся, но доходы не увеличатся.

— Я решительно ничего не понимаю, — в гневе прервала его пани Ляттер.

— Жаль, жаль! — прошептал он.

Опершись головой на руку, Згерский прикрыл рукою глаза. Ему казалось, что у него все кружится в глазах. Нет, не кружится, а качается из стороны в сторону. Но это открытие придало Згерскому отваги, его потянуло на еще большую откровенность.

— Простите, — сказал он, глядя на пани Ляттер, — я понимаю вашу щепетильность. Я понимаю, что женщина благородная не может отвечать на некоторые вопросы, особенно, если они заданы в неподходящее время. С другой стороны, вам до середины июля нужны четыре тысячи, я бы мог найти их; но… мне нужна гарантия! Пан Дембицкий и так уже разведывает, сколько процентов я получаю от вас за пять тысяч; он готов назвать меня ростовщиком за то, что я беру двенадцать процентов. Меж тем капиталец мой настолько невелик, а расходы настолько постоянны, что… при меньшем проценте я не мог бы просуществовать…

— К чему вы клоните, пан Згерский?

— Простите, сударыня, я хочу сказать, что не прочь одолжить вам четыре тысячи, но… под определенные гарантии. Я понимаю, что сегодня вы очень нуждаетесь в деньгах, но в июле легко вернете их. Однако…

— Говорите яснее, пан Згерский…

— Не покажется ли это вам неделикатным?

— В деловых интересах хороший тон не требуется.

— Вы меня потрясаете! — воскликнул Згерский, целуя ей руки. — Итак, я могу говорить без околичностей, так сказать, предъявить вам категорическое условие?

— Прошу.

— Отлично. Я не буду касаться вопроса о пане Казимеже… Правда, юноша он способный и симпатичный, но может существенным образом повлиять на ваше будущее.

— Что это значит?

— Это значит, что о пане Казимеже, кажется, слыхал уже кое-что пан Мельницкий и… похоже на то, что задумался… Надо полагать, поведение пана Казимежа может поколебать и пана Сольского… Вы меня поняли, сударыня?

— Нет, сударь.

— Тогда я буду еще точней, — ответил, несколько обидевшись, Згерский.