Эмеслам
Шрифт:
— Могу я закурить? — поинтересовалась Адрия, стараясь произнести это как можно небрежнее.
Мужчина коротко кивнул и приоткрыл окно в машине. Неспешным движением поднося зажигалку к сигарете, Адрия между тем обдумывала, как именно вести себя: стоит ли пассивно ждать от него объяснений или же ей не ждать у моря погоды, а напрямую спросить Шихатбудинова о цели их тайной встречи? Не спугнет ли Адрия его своим привычным чрезмерным напором? Впрочем, Шихатбудинов уже имел удовольствие находиться под обстрелом её расспросов, что его может напугать в поведении журналистки?..
— Могу я узнать, почему вы назначили мне встречу? — вооружившись дымящейся
Мужчина ответил не сразу, как будто преодолевая спор с самим собою.
— Мне известна ваша репутация, госпожа Дравич, я читал досье, собранное на вас. Вы охотница за сенсациями, и готовы на многое пойти ради эксклюзивной информации, — заговорил Шихатбудинов неторопливо, сохраняя отстраненное выражение лица. — Именно из-за вашего имиджа Мирза Ашургалов хотел отказаться от интервью для «The Washington Post», опасаясь, что вы попытаетесь выставить его злодеем. Однако мне удалось его убедить согласиться на интервью с вами. Я хотел, чтобы вы приехали в Эмеслам.
— И зачем же вам нужен был мой приезд? — брови Адрии против её воли поползли на лоб, хоть она и приказала сама себе более ничему за сегодняшний вечер не удивляться.
Шихатбудинов сунул руку за пазуху куртки и выудил оттуда бумажник.
— Это моя семья, — пояснил он, показав вложенную в бумажник фотографию.
Журналистка внимательно рассмотрела снимок. Композиция фотографии соответствовала классическим восточным патриархальным представлениям о семейном фото: Вакиф Шихатбудинов сидел на деревянном резном кресле, рядом с ним стояла очень красивая женщина с русыми волосами, облаченная в традиционный месламитский наряд, а вокруг кресла толпились четверо детей, старший из которых уже был подростком, а младшей девочке насчитывалось не больше шести лет.
— А это моя младшая дочь, Нарима, — Вакиф указал на самую младшую девочку.
В лице девочки несомненно проступали черты лица её отца, у неё был такой же прямой и пронзительный взгляд черных глаз, черные, слегка вьющиеся волосы и тот же рисунок носа. Она походила на очаровательную куколку в своем наряде, состоящем из яркой туники, украшенной затейливой вышивкой, и шелковых узорчатых шароварах.
— В прошлом году, в августе, Нариму похитили, — добавил негромко Шихатбудинов. — С тех пор о её судьбе ничего не известно.
Адрия вскинула взгляд от фото на мужчину, услышав это.
— Я очень вам сочувствую, — выдала она шаблонную фразу, не зная, что сказать еще.
— Вот почему я устроил ваш приезд в Эмеслам: я хочу, чтобы вы рассказали миру историю моей дочери, — заявил мужчина, посмотрев ей прямо в глаза. — Вам нужна сенсация? Я готов вам предоставить материал для этого.
Журналистка приняла демонстративно скептический вид.
— Всё зависит от того, насколько эксклюзивен материал, — многозначительно сказала она.
— Уверен, вам понравится, — без тени сомнений ответил тот.
— Тогда я вас внимательно слушаю!
Шихатбудинов, убирая фото обратно в бумажник, продолжил свой рассказ:
— Её забрали из автомобиля, когда она вместе с няней возвращалась из детского сада. Водитель заехал на автозаправку, отлучился на пару минут, а когда вернулся, то обнаружил одну оглушенную няню. Ей прыснули в лицо спреем, в котором содержался паралитический газ, и забрали Нариму. Ни дочери, ни похитителей найти не удалось, никаких зацепок! — голос мужчины звучал ровно, но глухо, словно он говорил через силу. — Я полагал, что моё положение в администрации президента, поможет мне найти дочь или… или хотя бы найти тех, кто её похитил. Однако, как бы настойчиво я не требовал от полиции и прокуратуры прогресса в этом деле, я ничего не мог добиться. Дело моей дочери целенаправленно превращали в «глухаря». Её не просто не искали, понимаете? Про Нариму хотели забыть как можно скорее.
Адрия, стараясь изобразить соучастие, мягко спросила:
— Вы считаете, похищение вашей дочери было политическим?
— Это первое, о чем я подумал, когда узнал о похищении. Предполагал, что со мной свяжутся и поставят условие: будут шантажировать или же потребуют выкуп. Но… проблема в том, что никто не вышел со мной на связь. Тогда я решил, что похищение Наримы это акция устрашения для меня — ведь из-за своей должности я обзавелся множеством врагов и таким образом они хотели наказать меня и припугнуть.
Он не смотрел на Адрию, но та заметила, как у мужчины заходил кадык на шее — тот старался сдержать вспыхнувшие эмоции. И журналистка, несмотря на всю свою циничность, ощутила некое подобие жалости по отношению к Вакифу Шихатбудинову. Это удивило Адрию, ведь она считала, что давно очерствела и не способна сочувствовать чужому горю. Чтобы преуспевать в акульем западном мире и хорошо выполнять свою работу, необходимо перестать воспринимать окружающих людей как одушевленных индивидуумов — они должны превратиться в бездушные декорации, на фоне которых разворачивается деятельность журналиста. И Адрия превосходно научилась превращать окружающих людей в декорации для своих статей и книг! Она видела горы обезображенных трупов и жестоко искалеченных жертв геноцида; видела женщин и маленьких детей, которых продавали как скот на невольничьих рынках; видела как наркокартели уничтожают неугодных им людей; видела массовые драки, где посреди побоища происходили групповые изнасилования — и всегда она воспринимала происходящее как представление в театре кукол, где на сцене двигаются марионетки. Это здорово помогало ей концентрироваться на сути материала и в короткие сроки создавать сенсационные репортажи. Так почему же она почти расчувствовалась при виде этого сдержанного проявления скорби?..
Впрочем, цинизм Адрии распространялся и на неё саму — и она без особых сантиментов вынесла себе вердикт: дело не в том, что похищение и возможная гибель Наримы Шихатбудиновой была трагичнее, чем горести и беды других интервьюируемых Адрией людей, нет! Дело в том, что, очевидно, она неосознанно прониклась симпатией к Вакифу Шихатбудинову. Это же самая банальная психология: если человек физиологически привлекателен для тебя, то твоя способность к эмпатии инстинктивно повышается.
Адрия закурила новую сигарету, желая скрыть возникшую заминку.
— И кого из своих врагов вы подозреваете в похищении Наримы? — заговорила она после паузы.
Мужчина как-то тяжело вздохнул, словно ему предстояло заговорить о чем-то куда более трудном, чем похищение его дочери. Он выудил из недр бардачка темную пластиковую папку с какими-то бумагами и протянул ту Адрии. Журналистка, положив папку к себе на колени, раскрыла её. На вложенных в папку листах она увидела распечатанные объявления о пропавших без вести детях — исключительно маленьких девочек. Их было там даже не десять, а много больше! Листая бумаги, Адрия обратила внимание, что даты пропажи у некоторых детей отстоят друг от друга совсем немного — их разделяли дни и недели — а есть даты, разделенные годом или даже десятилетием.