Эмигранты. Поэзия русского зарубежья

Бунин Иван Алексеевич

«Эмалевый крестик в петлице…»

Эмалевый крестик в петлице И серой тужурки сукно… Какие печальные лица И как это было давно. Какие прекрасные лица И как безнадежно бледны — Наследник, императрица, Четыре великих княжны…

«Повторяются дождик и снег…»

Повторяются дождик и снег, Повторяются нежность и грусть, То,

что знает любой человек, Что известно ему наизусть. И, сквозь призраки русских берез, Левитановски-ясный покой Повторяет все тот же вопрос: «Как дошел ты до жизни такой?»

«Прозрачная ущербная луна…»

Прозрачная ущербная луна Сияет неизбежностью разлуки. Взлетает к небу музыки волна, Тоской звенящей рассыпая звуки. — Прощай… И скрипка падает из рук. Прощай, мой друг!.. И музыка смолкает. Жизнь размыкает на мгновенье круг И наново, навеки замыкает. И снова музыка летит звеня. Но нет! Не так как прежде — без меня.

Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева

1891–1945

«Мы не выбирали нашей колыбели…»

Мы не выбирали нашей колыбели, Над постелью снежной пьяный ветер выл. Очи матери такой тоской горели, Первый час — страданье, вздох наш криком был. Господи, когда же выбирают муку? Выбрала б, быть может, озеро в горах, А не вьюгу, голод, смертную разлуку, Вечный труд кровавый и кровавый страх. Только Ты дал муку, — мы ей не изменим, Верные на смерть терзающей мечте, Мы такое море нашей грудью вспеним, Отдадим себя жестокой красоте. Господи, Ты знаешь, — хорошо на плахе Головой за вечную отчизну лечь. Господи, я чую, как в предсмертном страхе Крылья шумные расправлены у плеч.

«Там было молоко, и мед…»

Там было молоко, и мед, И соки винные в точилах. А здесь — паденье и полет, Снег на полях и пламень в жилах. И мне блаженный жребий дан — В изодранном бреду наряде. О Русь, о нищий Ханаан, Земли не уступлю ни пяди. Я лягу в прах и об земь лбом, Врасту в твою сухую глину. И щебня горсть, и пыли ком Слились со мною в плоть едину.

«Братья, братья, разбойники, пьяницы…»

Братья, братья, разбойники, пьяницы, Что же будет с надеждою нашею? Что же с нашими душами станется Пред священной Господнею Чашею? Как придем мы к Нему неумытые? Как приступим с душой вороватою? С раной гнойной и язвой открытою, Все блудницы, разбойники, мытари За последней и вечной расплатою? Будет час, — и воскреснут покойники, Те — одетые в белые саваны, Эти — в вечности будут разбойники, Встанут в рубищах окровавленных. Только сердце влечется и тянется Быть, где души людей не устроены. Братья, братья, разбойники, пьяницы, Вместе встретим Господнего Воина.

«Убери меня с Твоей земли…»

Убери меня с Твоей земли, С этой пьяной, нищей и бездарной, Боже силы, больше не дремли, Бей, и бей, и бей в набат пожарный. Господи, зачем же нас в удел Дьяволу оставить на расправу? В тысячи людских тщедушных тел Влить необоримую отраву? И не знаю, кто уж виноват, Кто невинно терпит немощь плоти, — Только мир Твой богозданный — ад, В язвах, в пьянстве, в нищете, в заботе. Шар земной грехами раскален, Только гной и струпья — плоть людская. Не запомнишь списка всех имен, Всех, лишенных радости и рая. От любви и горя говорю — Иль пошли мне ангельские рати, Или двери сердца затворю Для отмеренной так скупо благодати.

«Не то, что мир во зле лежит, не так…»

Не то, что мир во зле лежит, не так, — Но он лежит в такой тоске дремучей. Все сумерки — а не огонь и мрак, Все дождичек — не грозовые тучи. За первородный грех Ты покарал Не ранами, не гибелью, не мукой, — Ты просто нам всю правду показал И все пронзил тоской и скукой.

«Что я делаю? — Вот без оглядки…»

Что я делаю? — Вот без оглядки Вихрь уносится грехов, страстей. Иль я вечность все играла в прятки С нищею душой своей? Нет, теперь все именую четко — Гибель значит гибель, грех так грех. В этой жизни, дикой и короткой, Падала я ниже всех. И со дна, с привычной преисподней, Подгребая в свой костер золу, Я предвечной Мудрости Господней Возношу мою хвалу.