Эмили из Молодого Месяца. Восхождение
Шрифт:
Ночь была лунной, но небо скоро затянули облака, и залитый мертвенным серым светом пейзаж казался унылым и мрачным. Ветер стонал, налетая неожиданными порывами. Эмили, как творческая натура, испытывала глубокое удовлетворение оттого, что эта ночь так соответствует ее трагическому настроению.
Она никогдане вернется к тете Рут; это решено окончательно. И неважно, что скажет тетя Элизабет... а скажет она немало, в этом нет никакого сомнения... и неважно, что скажут другие. Если тетя Элизабет не позволит ей поселиться в каком-нибудь
— Я порвала с Рут Даттон навсегда, — поклялась Эмили, чувствуя громадное удовлетворение от того, что опустила слово тетя.
Когда уже она подходила к Молодому Месяцу, облака вдруг рассеялись, и у нее перехватило дыхание от суровой красоты трех высоких ломбардских тополей на фоне лунного неба в конце ведущей к воротам дорожки. О, это настоящее чудо! На миг она почти забыла свои обиды и тетю Рут. Затем горечь снова наполнила ее душу — даже волшебное очарование Трех Принцесс не смогло принести утешения.
Яркий свет, падавший из кухонного окна Молодого Месяца на высокие белые березы в роще Надменного Джона, придавал им странный, призрачный вид. Эмили удивилась. Кто это не спит ночью в Молодом Месяце? Она ожидала увидеть все окна темными и намеревалась, тихонько войдя через парадную дверь, проскользнуть наверх в свою собственную любимую комнатку, оставив все объяснения на утро. Тетя Элизабет всегда с большими церемониями закрывала на замок и засов кухонную дверь, прежде чем лечь спать, но парадная дверь никогда не запиралась. Бродяги и разбойники, разумеется, не могут оказаться до такой степени невоспитанными, чтобы подойти к парадной двери Молодого Месяца.
Эмили пересекла сад и заглянула в кухонное окно. У стола в одиночестве сидел кузен Джимми — компанию ему составляли две свечи. На столе стоял глиняный кувшин, и в ту минуту, когда Эмили заглянула в окно, кузен Джимми рассеянно сунул в него руку и вытащил пухлый пончик. Глаза кузена Джимми были устремлены на свисающий с потолка большой говяжий окорок, а губы беззвучно шевелились. Не могло быть никаких сомнений, что он сочинял стихи, хотя, почему он делал это в такой поздний час, оставалось загадкой.
Эмили тихонько обошла дом, бесшумно открыла кухонную дверь и вошла. Бедный кузен Джимми от удивления попытался проглотить половинку пончика и затем несколько секунд не мог говорить. Была ли этоЭмили... или только видение? Эмили в темно-синем пальто, очаровательной шляпке с красным пером... Эмили с растрепанными ветром, черными как ночь волосами и трагическими глазами... Эмили в разбитых туфельках на ногах... Эмили, такая несчастная, в Молодом Месяце, когда она должна сладко спать в своей девичьей постели в Шрузбури?
Кузен Джимми
— Эмили, дорогая, что стряслось?
— Ну, если говорить коротко... я ушла от тети Рут и не вернусь.
Несколько мгновений кузен Джимми молчал. Но за это время он успел немало сделать. Сначала он на цыпочках прошел через кухню и бесшумно закрыл дверь в гостиную, затем осторожно подложил дров в печь, придвинул к ней стул, толкнул на него Эмили и поднял ее холодные ноги в разбитых туфлях поближе к огню. Потом он зажег еще две свечи, поставил их на каминную полку и наконец снова сел на свой стул и сложил руки на коленях.
— Теперь, расскажи мне все по порядку.
Эмили, все еще негодующая и раздраженная, довольно подробно изложила всю историю.
Как только кузен Джимми начал понимать, что произошло на самом деле, он принялся медленно качать головой... и продолжал качать... и качал так долго и серьезно, что Эмили почувствовала себя неловко. Ей стало казаться, что она все же не трагическая фигура и жертва оскорблений, а скорее маленькая дурочка. Чем дольше кузен Джимми качал головой, тем менее героическим казался ее поступок. Когда она кончила свою историю вызывающим «во всяком случае, к тете Рут я не вернусь», кузен Джимми в последний раз покачал головой и придвинул к ней стоящий на столе кувшин.
— Возьми пончик, киска.
Эмили заколебалась. Она очень любила пончики... а со времени ужина прошло много времени. Но пончики казались чем-то несовместимым с гневом и мятежом. Их воздействие на любого восставшего представлялось явно реакционным. Смутное сознание этого обстоятельства заставило Эмили решительно отказаться от пончика.
Тогда кузен Джимми сам взял один пончик.
— Так в Шрузбури ты не вернешься?
— К тете Рут — нет, — заявила Эмили.
— Это то же самое, что не вернуться туда совсем, — сказал кузен Джимми.
Эмили понимала, что он прав. Надеяться на то, что тетя Элизабет позволит ей поселиться где-то в другом месте, было бессмысленно.
— И ты прошла весь путь до дома по этим ужасным дорогам. — Кузен Джимми покачал головой. — Ну и сила духа у тебя. Громадная, — добавил он задумчиво, откусив еще кусочек пончика.
— Вы меня осуждаете? — спросила Эмили горячо... тем более горячо, что чувствовала, насколько ее решимость стоять на своем поколебалась после того, как кузен Джимми долго качал головой.
— Не-е-ет, это была дьявольская подлость — запереть дверь... как раз в духе Рут Даттон.
— Так что вы понимаете — разве не так? — что я не могу вернуться к ней после такого оскорбления?
Кузен Джимми осторожно покусывал свой пончик, словно хотел понять, насколько близко к дырке ему удастся укусить, не нарушив ее.
— Думаю, ни одна из твоих бабушек не отказалась бы так легко от возможности получить образование, — сказал он. — Во всяком случае, ни одна со стороны Марри, — добавил он после минутного размышления, за время которого, очевидно, вспомнил, что слишком мало знает о Старрах, чтобы делать в отношении них какие-либо выводы.