Эмир Кустурица. Автобиография
Шрифт:
В отеле «Яхорина» Майи не оказалось. В подвыпившем состоянии мы направились в сторону бара «Младость», где Майя и Селимович могли сидеть за бокалом вина. Но там тоже никого не было. В связи с этим мы здорово набрались. По-мужски. Внезапно я испытал облегчение от того, что мы их не встретили. Иначе пришлось бы вести пьяные беседы. В то время я уже владел техникой самокритики. Поскольку я был еще не совсем пьяным, то понимал, насколько могу быть нудным в этом состоянии, по тридцать шесть раз твердя одно и то же. Но эта мудрость отнюдь не совпадала с моими желаниями. Вскоре опьянение взяло верх, и трезвость сложила оружие, поскольку, судя по всему, не оставалось никаких шансов для того, чтобы вечер закончился по-другому.
Но то, с чем не справилась
Когда я поскользнулся и покатился вниз по ледяному склону возле «Младости», в момент падения я уцепился за галстук официанта, который нам симпатизировал и вышел проводить и пожелать доброго пути. Мужчина протянул мне руку, чтобы помочь, а я схватил его за галстук! Интересно, что он обо мне подумал? В своих мокасинах я отчаянно скользил по замерзшей земле. В одно мгновение я превратился в автомобильное колесо, тщетно прибавляющее обороты, пытаясь выбраться на более устойчивую поверхность. Официант проявил удивительное хладнокровие. Ему удалось быстро развязать свой галстук. Неожиданно я оказался на спине, скользя вниз по склону, и приземлился в сугроб. Когда я поднялся на ноги, вокруг никого не было, и отель исчез из виду. Я сделал один шаг и тут же упал. Я снова заскользил по крутому склону, и когда попытался встать, увидел, что снег доходит мне до пояса. Мое тело окружало облако пара — результат большой разницы температур. Я ничего не видел, ничего не слышал. Пока снег освежал мой пылающий лоб и разгоряченную алкоголем кровь, мне было хорошо. Я даже рассмеялся от приятного ощущения свежести. Но очень быстро мне захотелось согреться. Это ощущение, подкрепляемое легким страхом, привело меня в отель «Яхорина».
— Златан Мулабдич пропал, — сообщил мне Ньего, когда я вернулся.
— Пропал? Как это?
— Не знаю, старик, я думал лишь о том, как спасти свою задницу от этого проклятого холода. Черт! Как люди могут жить в Сибири?
И что, уик-энд должен был закончиться вот так? Потерей друга после напрасной попытки найти женщину, которой я дорожил? Самое ужасное, что такой финал прекрасно вписывался в современный сценарий. Типичная парадоксальная развязка, в которой присутствуют все элементы для создания современной драмы. Хороший материал для разработки множества неожиданных поворотов. Прекрасная возможность для раскрытия разнообразных тайн и человеческих судеб.
Заметив спящего Зорана Билана, я посоветовал, сам не знаю почему:
— Ничего не говорите Зорану, они лучшие друзья, он захочет отправиться на его поиски и потеряется сам!
Чем ближе становился рассвет, тем больше я был уверен в трагической развязке. Эта уверенность подкреплялась легкой депрессией, пришедшей на смену опьянению. И внезапно — новый неожиданный поворот: на ресепшен появился Златан Мулабдич. Он вошел, поддерживаемый двумя рабочими, ремонтировавшими электросеть.
— Эй, друзья, ничего страшного, главное — сохранять холодную голову! — сказал он нам, стуча зубами.
Наверное, он хотел сказать, что нужно держать ее в тепле, но его мозг, должно быть, совсем замерз. Спеша поделиться радостью, что Златан вернулся живой, я разбудил Зорана.
— Златан вернулся! — сообщил я ему.
— Кто вернулся? А где он был?
— Спи-спи, все в порядке! — сказал я, несказанно довольный такой развязкой.
Уик-энд не закончился трагедией, но мы едва избежали парадоксального финала современных драм, где люди ведут обычную жизнь, в которую вторгаются необычные вещи, чаще всего как раз во время уик-энда. На обратном пути в Сараево я снова начал думать о Майе. Я сожалел, что мне не представилась возможность предупредить сына Бебы Селимовича: «Слушай, ты, жирдяй, постарайся не делать глупостей с Майей, если не хочешь, чтобы я превратил тебя в гамбургер!»
Еще чесоточный, к тому же с похмелья, я сел на утренний самолет до Белграда. В 15 часов отправлялся поезд в Прагу, через Загреб и Будапешт. Не успел я сесть
— Эй, парень, могу выделить тебе полку всего за тринадцать дойчмарок!
— Тринадцать марок за то, чтобы я снова подцепил чесотку в твоем вагоне?
На самом деле я хотел сэкономить немного денег для своего экзаменационного фильма, поскольку, по логике вещей, вряд ли мог подхватить чесотку во второй раз. Я устроился, о чудо, в пустом отсеке второго класса, где всю дорогу читал. И даже хорошо, что я не смог уснуть. Я подготовился к лекциям Вавры и написал новую версию сценария для моей «Герники».
В скрежете тормозов поезд прибыл на Центральный вокзал Праги. Я помчался в студенческое общежитие. С гордостью и нетерпением я ждал показа «Амаркорда». Я пропустил лекции по эстетике профессора Фербара. На лекциях по истории литературы доктора Циганека на меня начал наваливаться сон, но я отчаянно сопротивлялся: нет, спать я не собираюсь. Я вышел на улицу и пошел вдоль Влтавы, размышляя, смотрел ли Сметана на реку, когда создавал свою симфоническую поэму «Моя Родина». Ну вот, снова я задаюсь глупыми вопросами. Разумеется, ему не обязательно было любоваться водой, чтобы написать свой шедевр! Я снова ощутил сонливость. Теперь уже в положении стоя. Быстрым шагом я направился к кинозалу.
В зале собралось много народу. Свет погас, пошли начальные титры, затем на экране возникли виды маленького городка Римини, атмосфера Возрождения. Весна, пух одуванчиков летит перед объективом. С каким мастерством Феллини сумел построить свою экспозицию! Появляется бродяга, произносит «La primavera!», а я… засыпаю! И просыпаюсь, когда идут финальные титры. Да что со мной творится? Как такое вообще возможно? Я снова проспал весь фильм. Здесь явно замешана какая-нибудь порча. Колдовство. Мне опять пришлось ловить на себе презрительные взгляды своих однокашников. Что тут поделаешь? Я превратился в прекрасный материал для психиатров.
Я поведал о своих переживаниях одному из своих чешских друзей, Яну Кубисте. Он не понял, почему я делаю из этого такую драму.
— Не вижу в этом ничего особенного, — ответил он мне. — Все очень просто, ты не можешь делать две вещи одновременно. Это результат усталости от поездки. Успокойся, фильм останется здесь еще на какое-то время.
Почему я испытывал такое жгучее чувство стыда? Я проспал показ великого фильма, ну и что? Мне стало еще хуже, когда все принялись рассказывать о чудесах, которыми Феллини наполнил свое произведение. Я чувствовал себя униженным. «Идиот, — говорил я себе, — ты заслуживаешь того, чтобы твои товарищи смотрели на тебя как на последнее дерьмо!»
Тем не менее где-то в глубине души я был глубоко уверен, что на протяжении всего показа действовало некое наслоение образов. Что-то неуловимое произошло между мной и фильмом.
В понедельник вечером в пивной «У Судека» я добивал себя смесью пива и рома, тогда как на следующее утро мне предстояло приступить к практике. По программе Академии я должен был ассистировать Любе Велецке, режиссеру с последнего курса, в ее дипломном фильме.
Иногда во время практики и удается чему-нибудь научиться, но чаще всего это больше похоже на сеанс дрессировки. В действительности ассистент — это как подмастерье, проходящий через все стадии рабства. Если ему удается выдержать испытания и по ходу хотя бы что-нибудь усвоить, он может надеяться, что однажды получит собственного ассистента. Все это могло быть откровенно банальным, если бы во время съемок я не познакомился с Агнес. Это напоминало какой-то обряд. Агнес, изучавшая в Братиславе дизайн, исполняла в фильме главную роль. Она приехала в Прагу, чтобы стать актрисой. Эта девушка, казалось, сошла с картины Вермеера. Агнес, со своими оленьими глазами, превратила мои беседы с ней во время съемок в нечто большее, чем простой обмен словами.