Эмпириомонизм

Богданов Александр Александрович

В первой книге «Эмпириомонизма» Богданов предположил, что благожелательная оценка, которую он дал эмпириокритицизму и философской концепции Маха, может вызвать недоумения и неясности, и он попытался развеять сомнения, которые могут возникнуть на этот счет, разъяснив принципиальные расхождения между эмпириомонизмом и эмпириокритицизмом. Все это оказалось напрасным. Критики его взглядов самой разной философской и политической ориентации сходились в оценке богдановского эмпириомонизма как субъективно-идеалистической философской концепции. Богданов возражал против подобной оценки. В третьей книге «Эмпириомонизма», споря с Плехановым, он писал: «…„махистом“ в философии признать себя я не могу. В общей философской концепции я взял у Маха только одно — представление о нейтральности элементов опыта по отношению к „физическому“ и „психическому“, о зависимости этих характеристик только от связи опыта. Затем во

всем последующем — в учении о генезисе психического и физического опыта, в учении о подстановке, в учении об „интерференции“ комплексов-процессов, в общей картине мира, основанной на всех этих посылках, — у меня нет с Махом ничего общего» (с. 239).

В другом месте и значительно позже публикации «Эмпириомонизма» отношение эмпириомонизма к философии Маха Богданов охарактеризовал так: «Понимание мира, как непрерывного ряда организационных процессов, было впервые введено в философию мною. Учение же об единстве элементов, о том, что материя и дух различаются лишь характером их связи, было сформулировано много раньше. С наибольшей научной строгостью это сделал Эрнст Мах, знаменитый физик и физиолог. В таких пределах — я его ученик. Мысль о том, что связь физического и связь психического являются организационными формами и подлежат исследованию, как таковые, ему совершенно чужда» [263] . И наконец, в статье, посвященной семидесятилетию Маха, Богданов отметил: «Мои собственные взгляды во многом не сходятся с воззрениями Э. Маха — и притом не только со стороны… неполноты этих последних в сфере социально-философского мышления…» [264]

263

Богданов А. А. Десятилетие отлучения от марксизма. Юбилейный сборник (1904–1914) // Неизвестный Богданов. Кн. 3. С. 32.

264

Богданов А. А. Чего искать русскому читателю у Эрнста Маха? // Мах Э. Анализ ощущений и отношение физического к психическому. С. 9.

Аналогичное отношение выразил Богданов в своих работах также по поводу эмпириокритицизма Авенариуса и энергетизма Оствальда. Надеюсь, что все сказанное проясняет действительное отношение Богданова к махизму, эмпириокритицизму и энергетизму.

Второй вопрос, по поводу которого следует сказать несколько слов, это вопрос об идеализме Богданова. В XX в. положительный ответ на этот вопрос в отечественной философии не вызывал никаких сомнений. К уже сказанному на этот счет добавлю только одно. В полемике Плеханова, Ленина и их единомышленников, с одной стороны, и Богданова — с другой, были принципиально различные исходные пункты. Для последнего оба понятия антитезы мышление — бытие «смутны и неопределенны», поскольку определяются только через указание отношения одного к другому («что первично и что вторично») и, более того, оказываются «пережитками авторитарного дуализма, отражением низшей социальной формации» (с. 331–332).

Эти выводы потребовали от Богданова разработать новый концептуальный аппарат философии, которым, по его мнению, может быть понятийный аппарат эмпириомонизма, направленный на изучение мира опыта на основе марксистских организационных принципов.

«…К мировоззрениям, берущим за исходную точку мир элементов опыта и считающим „физическое“ и „психическое“ лишь типами связи этих элементов, к таким мировоззрениям старые понятия философского материализма и идеализма просто неприменимы. И в особенности неприменимы они к эмпириомонизму, для которого и психическая, и физическая связь элементов — только эпизоды в развитии форм и типов организации элементов в комплексы „Universum'a“» [265] .

265

Богданов А. А. Приключения одной философской школы. С. 59.

Эмпириомонизм Богданова: столетие спустя

Сто лет, которые прошли после публикации «Эмпириомонизма», это богдановское сочинение прожило очень скромно: оно по сути дела не было востребовано ни научной, ни философской общественностью.

Вместе с тем богдановский эмпириомонизм явился оригинальной и интересной философской концепцией, которая по праву должна занять достойное место в истории философии — наряду с эмпириокритицизмом, махизмом, энергетизмом, прагматизмом, конвенционализмом и другими философскими теориями начала XX в.

В этой связи возникает

вопрос: в какой мере Богданову удалось решить поставленную им задачу — построить монистическую картину Вселенной, многообразного человеческого опыта и целостную концепцию его закономерностей? Конечно, в полной мере он эту задачу не решил. В философии, как хорошо известно, вообще нет ничего окончательного, все является исторически преходящим, и это особенно справедливо в случае, когда человек и человечество в целом пытаются решать фундаментальные проблемы. Именно такой проблемой является вопрос о достижении монизма мира и его познания, и Богданов прекрасно понимал, что построенная им эмпири-монистическая теория — это только шаг в движении к этой цели. Завершая «Эмпириомонизм», он написал: «Я радостно встречу всякую критику из среды родного мне течения, лишь бы это была критика, лишь бы она давала материал для выяснения истины. Если в результате истина выяснится даже ценой разрушения моих идей, я радостно буду приветствовать эту новую для меня истину…» (с. 243).

Одной из главных идей «Эмпириомонизма» является неоднократно проводимое на его страницах сопоставление идеала жизни и идеала познания. Как марксисту, Богданову достаточно ясен идеал жизни. Учитывая цензурные ограничения, существовавшие в России в начале XX в., он формулирует этот идеал в весьма абстрактных терминах: это — «стремление гармонически объединить все человечество для борьбы со стихийным миром, для непрерывного развития сил». Однако реальный смысл этих слов понятен не только нам, живущим спустя столетие после создания «Эмпириомонизма», он был понятен и богдановским современникам. Этот идеал — социалистическое, коммунистическое будущее человечества, грядущее наступление которого прогнозировали Маркс и Энгельс. «Не так ясен, — подчеркивал Богданов, — идеал познания», и важнейшая задача создаваемой им концепции эмпириомонизма как раз и состояла в том, чтобы «обрисовать также идеал познания… хотя бы в такой общей схеме, в какой представляется нам идеал жизни». Залог успешности выполнения этой задачи он усматривал в том, что благодаря нераздельному единству практики и познания «оба идеала должны быть неразрывно связаны между собой, должны находиться в строгой гармонии» (с. 4).

Поэтому идеал познания должен быть сформулирован в рамках эмпириомонизма. В свою очередь, последний, будучи философской концепцией, то есть одной из идеологий, а именно идеологией рабочего класса, наиболее прогрессивного класса современного Богданову общества, имеет свою основу в социальных условиях его жизнедеятельности, в специфических особенностях машинного, коллективистского по своему духу и тенденциям развития способа производства. Между содержанием эмпириомонизма и современным идеалом практически-трудовой жизни имеется «глубокий внутренний параллелизм, общая тому и другому всеохватывающая организующая тенденция» (с. 36). В результате научная судьба эмпириомонизма оказывается связанной с обоснованием марксовой программы социального материализма, то есть в конечном счете с возможностями построения коммунистического общества.

Создавая эмпириомонизм в начале XX в., Богданов считал, что такое общество «в неясных, общих контурах… уже обрисовывается вдали». Прошло сто лет, и эти контуры не стали более четкими. Поэтому я сильно сомневаюсь в том, что программа богдановского эмпириомонизма может быть реализована в обозримое время. Тем не менее она уже состоялась как важный эпизод развития философской мысли.

Кроме того, Богданов, разрабатывая конкретные проблемы эмпириомонизма, исследовал главным образом стоящие перед ним реальные проблемы философии науки, а не их социальный, идеологический и т. п. контекст. Именно в этой части эмпириомонизма мы находим предложенные им оригинальные решения ряда проблем методологии и философии науки, которые не потеряли своего значения вплоть до настоящего времени.

Ни в коей мере не претендуя на полноту, перечислю некоторые из таких проблем: настоятельный призыв Богданова к осуществлению в науке и философии духа критицизма — «холодной и строгой критики опыта и отвлеченного мышления» (с. 4), выдвижение в качестве одного из важнейших предметов философского исследования многообразия человеческого опыта, разработка способов анализа опыта на основе организационных принципов, обоснование невозможности достижения в философии абсолютных истин (с. 108 и др.), построение концепции объективности знания как его общезначимости (с. 14–15), анализ содержания и значения понятия «вещь в себе» (с. 108–131), исследование исторического развития форм познания причинных связей, различных методов научного объяснения и т. д. Все эти проблемы находились в центре внимания философов в XX в. и, конечно, будут обсуждаться и далее. Как видим, эмпириомонизм столетие спустя после создания этой концепции не потерял своего теоретического значения.