Эндерби снаружи
Шрифт:
— Неприличие, — повторила она, пролистывая том. — Да. Боже мой боже мой боже мой. Похоже, не столько приятно, как больно.
— Прошу вас, не надо. — Он имел в виду две вещи, чувствуя желание заломить руки. Но она бросила книгу на пол и принялась снимать платье. — Я сам сделаю кофе, — вызвался он, — есть довольно хороший коньяк. Не надо, пожалуйста.
— Ладно, пока отложим. — Сбросила туфли на шпильках, стала сдирать чулки, сидя в кресле у постели Эндерби, чтобы легче было это сделать. А потом. Он сглотнул, прикидывая, не повернуться ли к ней спиной, однако после той самой книжки это могло быть принято за лицемерие. Эндерби храбро не двигался с места, смотрел. Но:
— Ради Бога,
— Время есть, — хрипло сказала она. Улеглась на верблюжью шерсть, не сводя с него глаз, и сказала: — Любовь. Ты хотел сказать, любовь. Иди, возьми меня, милый. Я твоя. Когда я даю, то даю. Ты же знаешь. — Он ничего подобного не знал. Она протягивала золотистые лезвия рук, на бедрах мерцала золотая фольга. И золото пониже на бугре. — Ты сказал, — сказала она, — мне решать насчет истинного характера отношений. Ну и вот, я решила. Милый, милый. Иди.
— Нет, — задохнулся Эндерби. — Вы же знаете, я не могу. Я не это имел в виду.
— Прямо как мистер Пруфрок. Милый, милый, делай со мной все, что хочешь. Иди, не заставляй меня ждать.
— Не пойду, — сказал Эндерби, умирая. И видел себя здесь вместе с ней, пыхтящего, вялого, белого. — Сожалею, что сказал то, что сказал.
Она вдруг подтянула к подбородку колени, обхватила руками лодыжки и рассмеялась, не без приятности.
— Мелкий поэт. Теперь нам известно наше положение, правда? Ну, не важно. Скажи спасибо за то, что получил. Не проси слишком много, и все. — И спрыгнула с постели, на долю секунды погладив рукой золотой гладкий бок, пока бежала мимо него к двери, в дверь, из дома, с площадки для загара, к морю.
Эндерби сел на матрас. В налитых кровью глазах складывались рисунки, сердце колотилось со стонами. Нырнула в кровавое море, к Роуклиффу. Впрочем, нет. Роуклифф в Средиземном море, к востоку отсюда. А она на обочине Атлантики, большого моря. Иногда забываешь, что это Атлантика; Атлантика, Африка, большие дела. Мелкий поэт в Африке, лицом к Атлантике. Вокруг нее все обязательно будет фосфоресцировать, когда она уплывет в Атлантический океан.
5
На следующее утро она не пришла, впрочем, он ее и не ждал. Хотя это еще не прощание, пока нет. На высоких каблучках пристучала на кухню, сияющая, одетая, даже надушенная (однако, к его удовольствию, как бы пахнувшая утопшими поэтами), и нашла его наблюдавшим за булькавшим кофе, словно за алхимическим экспериментом. Кофе ей не понравился: слишком слабый, слишком мелкопоэтический. Что ж, он никогда не умел заваривать хороший кофе. Чай теперь вообще совсем другое дело. Так или иначе, ей надо лететь, столько еще необходимо увидеть до того, как на самом деле лететь. Потом легкий, не сатирический поцелуй в обе щеки, как бы в качестве некого приза за мелкую поэзию. И уход.
Ворочаясь в постели, он думал о мелких поэтах. Был трехногий Т.Э. Браун, сказавший: «О черный дрозд, дитя, что же ты будешь делать?» — увлекавшийся британскими садовыми горшками или пластмассовым богвестьчем. И Ли Хант, которого поцеловала Дженни. И женщина, которая видела фавнов в ручье, а потом выскочила за поэта, признанного крупным. «Мелкие поэты XX века» (ОЮП[168], 8.48) с парой-тройкой его стихов, тщательно отделенных, благодаря алфавитному порядку, от Роуклиффа. В один прекрасный день все поняли, что «Аврора Ли» — величайшая после Шекспира вещь, а Хопкинс[169] просто истеричный иезуит. Все зависит от потомков. Один поцелуй, два поцелуя. И он понял, что имя ее не имеет значения.
Вздохнул, но не безнадежно. Утром в довольно полном баре вернулся к оде Горация.
Так пускай огонь и время,
Боль, процесс, тяжкое бремя
Сгинут, а история
Вечности поклонится.
Как специалисту, Хоггу из Поросятника (когда просят джин, Хогг знает, что в виду имеется «Йомен Уордер»; фальшивая улыбка некой глянцевой рекламой сияет над шейкером) пришлось пойти за стойку, чтобы смешать «Манхэттен» кислому канзасцу, убежденному, будто коктейль назвали в честь университетского городка в его собственном штате. Молодой, но архаичный — что-что, как-как — англичанин в открытой рубашке с висячим шарфом привел двух девушек, одну звали Банти, и объявил, что в этом городе никто не умеет готовить «Кровь висельника». Однако оказалось, что Эндерби, Хогг, умеет, и клиент расстроился. Сидели три старика, четвертый, тот самый, с кожей вроде среза под микроскопом, не совсем хорошо себя чувствовал, запертый в своей комнате. Сомнительно, увидит ли он следующую весну. Выиграл соревнование в Бизли[170], дайте припомнить, когда это было? «Военный крест», планка, только никогда об этом особенно не распространялся.
Эндерби чувствовал зарождение длинной поэмы с действующими лицами из «Гамлета». Горациева ода для короля, типа абсолютного монарха, ограждающего безвременную Данию от потока истории. Эпиталама для него и Гертруды, зрелой страсти. Многое было написано на Глостер-роуд, когда Веста, сука, шла днем на работу.
Что-то вроде того. Со временем вернется. Рискнет ли он, Эндерби, мелкий поэт, выдавить длинный монолог для Гамлета, Марсия? Ну, не важно. Лучше делать свое распроклятое дело.
Она вошла, когда он приготовился хлебать похлебку, запивать чаем перед сиестой. Довольно скромно одетая, не без сходства с мисс Боланд: бежевый костюмчик с юбкой до колен, чулки металлического ружейного цвета, удобные Начищенные туфли. Под глазами синие круги, фактически полукруги. Шляпа викторианского моряка.
— Меня ждет машина на улице, — сказала она, имея в виду над песками, над лестницей, за железнодорожной линией, за мощеным тротуаром, у обочины с пальмами, сильно качавшимися. Дул крепкий ветер. — Ни о чем особенно не жалейте, — сказала она. — Делайте что можете. Не пытайтесь дрессировать собак, уходить в призрачный мир без синтаксиса. — Речь сивиллы.
— Пишу длинную поэму с персонажами «Гамлета». Общую тему пока не совсем понимаю, но, осмелюсь заметить, со временем сформируется. Разрешите вам налить чашку чаю? У Антонио выходной. Он поехал в Рабат повидаться с каким-то мужчиной.
— Хорошо. Нет, спасибо. Я вернусь еще вас навестить. Может быть, через год. Надо было, наверно, пораньше зайти, да у меня столько дел. — Теперь Эндерби знал о бессмысленности дальнейших расспросов: изучали английскую литературу, да? Пишете диссертацию о современной поэзии, нет? Неуместно, просто любопытство, которого он уже не испытывал, насчет ее личности, происхождения, возраста. Каждому поэту свое, а этому, может быть, меньше, чем некоторым другим. Он не завидует. Потомки разберутся. Хотя, конечно, потомки — сопливые школьники.