Энергия заблуждения. Книга о сюжете
Шрифт:
Поэтому Аристотель говорит: «…самые лучшие трагедии изображают судьбу немногих родов».
Новость трагедии заключается в том, что герои Эсхила, герои Софокла и герои Еврипида разно относятся к моментам, предсказанным мифами.
Новые люди, взятые в старом положении. Новизна этих людей и их способ реагирования, преодолевание обычности обозначает новое толкование человеческим сознанием явлений нравственности.
Как звезд на небе, так много нравственностей.
В каждом доме своя нравственность, и уж конечно в городе другая
Сюжет, он как корабль, касаясь бортом берега, перевозит нечто с материка на материк.
Множественность нравственностей – истинная основа и многоразгадываемости, и переосмысливания сюжета.
Вернемся к Толстому.
В ходе работы, в ходе борьбы переосмысливания Толстой борется с элементом случайности в своих рукописях.
Когда дворяне разных рангов встречаются на охоте, по-разному ведут себя, причем слабый побеждает сильного, и когда говорится о собаке, единственной собаке ростовского дядюшки, которая одна подхватила волка, то здесь сказывается многократное использование судеб одного и того же героя.
В черновиках дядюшка потом с другими героями встречается на поле Бородина.
Это возможно.
Но это всего возможнее в романе. Кроме того, ополченцы, с которыми должен был быть дядюшка, не были в самом бою. Все это было потом убрано.
Уменьшение случайности – черта Толстого. Пьер Безухов спас французского офицера от сумасшедшего, который в него стрелял.
Первоначально этот француз оказывался маркизом, итальянцем, который поздно полюбил Наполеона; он масон, он разговаривает условными знаками с Пьером. Потом этот же человек помогал Пьеру во время плена, он шел за ним, подкармливал его, имея свои масонские возможности.
Потом этот высокопоставленный молодой человек способствовал тому, чтобы Пьер женился на Наташе, то есть в романе была обнажена рука романиста – случайной встречей, случайным разрешением неразрешимого.
Потом Толстой заменил этого высокопоставленного офицера простым, малокультурным, типовым офицером. И больше не использовал его появление, мельком сказав, что этот человек попал в плен.
Та трудность, перед которой стоят все писатели, что нельзя бесконечно вводить все новых и новых героев, была известна Толстому.
Он умел вводить новых возможных и памятных героев.
Я говорю о Платоне Каратаеве.
Конечно, Платон Каратаев не просто крестьянин и не просто солдат старой армии, может быть видавший Суворова.
Он – пожелание, поэтическое желание автора. Он как бы тянет за собой сеть возможностей. Пьер Безухов, он был бы бессмыслен, если бы не было людей, которые его понимали.
Толстой укрощал схему сюжета. Он исключал из нее случайность.
Случайность Толстой заменял необходимостью. Обосновывал необходимость.
Потерявшая всякую надежду, отчаявшаяся, ожесточенная Анна Каренина едет к Долли и встречается с Кити, у которой она, так сказать, отбила, говоря вульгарно, Вронского.
Эта случайность оказалась необходимостью, у Анны нет никого, к кому она может прийти.
Она должна прийти к тем людям, которых она считает врагами.
Она одинока.
Она обращается к обычному, к людям, которые прожили обычную сомнительную по нравственности жизнь и не понесли никакой кары.
Сцена поиска помощи, встреча с уже описанными героями, становится типичной, они не помогают, они враги самой Анны Карениной, и она поддразнивает врага, говоря о том, что ей понравился Левин.
Множественность героев покрывается необыкновенными решениями Толстого; когда Катюша Маслова идет на каторгу, то человек, который погубил ее когда-то, ищет спасения, он ищет справедливости. Вот эти носители мнимой справедливости, мир зла, чиновники, умные, даже не злые, но ослепленные, как ослепляют лошадь; ее, если вы помните, защищали шорами, чтобы лошадь не испугалась.
Люди в шорах; их ограниченность – часть художественного замысла, в поисках их помощи, попытках помочь Катюше, Нехлюдов попадает в тюрьму, где он неудобный, но почтенный гость, едет в вагоне с арестантами, видит революционеров, видит обезумевшего сектанта, который сказал, что он сам отвечает за себя – он царь, царь сам для себя.
Роман опростился и осложнился.
Он стал социальным романом.
Толстой не только сорвал маски, он снял с людей шоры.
Он как бы принудительно заставлял их видеть истинный мир, и это и есть новые формы романа.
Каре турецкой армии, в которое хочет врубиться Вронский, чтобы найти там смерть, условность, потому что война, как заметил уже Достоевский, стала окопной.
Люди не движутся в каре.
Отчаяние и способ избавиться от отчаяния условен.
Тот мир, в который попадает Нехлюдов, как будто случаен, но это необходимый мир в поисках утраченной совести. То, что сформулировал и опоэтизировал Пушкин, говоря про успокоившуюся, но еще бурную Неву.
Она —
Как челобитчик у дверейЕму не внемлющих судей.Поиск исторической справедливости, потому что место, в котором поставлен город, тоже подвиг, но может быть виной.
Нити романа заново скручены, заново соединены Толстым, и этот подвиг так же, как подвиг Достоевского, не повторен.
Разбейте мир на куски.
Показать его бессмысленность – это тоже реальность.
Так делает Кафка.
Так существуют поговорки фольклора, загадки, бред; это попытка разорвать сеть, в которую попало человеческое мышление.
Толстой хотел одновременно разорвать царские сети и поставить новую систему; он хотел все сделать один.
У Шекспира, который не создавал своих сюжетов, получается переосмысливание сюжетов, перевоображение, переквалификация методов оценки действия.
Те приключения, которые берет Шекспир в итальянской новелле, он ослабляет и показывает другое явление, – вещи, бывшие бытовыми или пародийными, становятся трагическими.
Шекспир не «брал» новеллы.
Шекспир разламывал новеллы. «Ромео и Джульетта» – точное повторение итальянской новеллы с соблюдением действующих лиц.