Энергия заблуждения. Книга о сюжете
Шрифт:
Потребовался путеводитель.
Во-первых, заглавие и материал, который лежит в построении книги, должен бы начинать книгу, хотим мы этого или не хотим.
Поэтому эта книга начинается со второго раздела, раздела, названного «Энергия заблуждения».
Перед этим идут три вступления.
Если существуют лебедь, рак и щука, которые к тому же, изменяясь сами, изменяют тягу, то из этих разделов вы увидите, в каком затруднении находится великий писатель, начиная и продолжая работу.
Причем
Они ему нужны; они нужны потому, что они в разном виде являются его способом сказать то, что он может сказать только одним способом.
– сцеплением мыслей и положений.
Так вот.
С чего же мы начнем? У нас еще есть время.
И мы даем обстоятельства, как это появилось, откуда появились эти заблуждения.
Явление ли это одного Толстого, или это более широкое явление, как оно происходило; если хотите, мы даем историю сцеплений.
Поэтому мы начинаем с «Декамерона». Толстой не любил «Декамерона» и говорил, что с этого началась, скажем так, «сексуальная литература».
Слово это мертвое, а потом она, конечно, не с этого началась.
«Декамерон» книга сборная, и по этому поводу она нам очень нужна: в ней собраны законы плана, и к тому же она дана в виде защиты авторских прав.
Мы видим, что для «Декамерона» первые трудности, первое заблуждение почти везде заключено в противоречии.
Противоречие, в которое попадает или человек, потерпевший крушение, или человек, которого ограбила проститутка, или человек, над которым насмеялась его дама.
Самые разнообразные трудности и неожиданность их преодоления – это основа так называемого сюжета; проявляется эта основа уже в самой завязке.
Вот здесь мы говорим о завязках, о началах и концах произведений.
Пункт четвертый.
Но эти вещи все изменяются.
Завязки и трудности Боккаччо не те трудности, которые испытывают Пушкин и Толстой.
Хотя Пушкин и говорит, что его окружают «знакомцы давние, плоды мечты моей», он работает главным образом на своем материале, дробя его, как каменщик.
Для начала все-таки скажем о судьбе женщины, которую отправили как невесту к жениху, а она прошла много рук и в результате благополучно вошла в счастливую жизнь.
Мы увидим, что это не только развязка, это пародирование старого сюжета.
Пародирование и переосмысливание сюжета, вот название второй книги внутри этой книги.
Теперь поговорим о личных делах автора.
Он это делает во вступлении первом, втором, третьем, извиняется.
Он неполноценен, как все авторы.
Он сам впутан в эту путаницу, она называется жизнь. И сам проходит путь переосмысливания. Значит, мы сказали о переосмысливании сюжета и о пародировании сюжета – пункт пятый.
Посмотрим, как это происходит.
Боккаччо, когда он начал «Декамерон», он начал с описания чумы. Это чудное описание чумы было взято из древнего описания чумы же в Греции.
Для чего это надо?
Это видно из послесловия Боккаччо.
Чума смыла все предрассудки и даже правила, и писатель собирает начисто.
Он может выбирать начисто, он может сам выбирать затруднения из множества затруднений в их истинности: он хозяин.
Необходимость писателя начинать с того, чем он жил, чем он был, что из него не могла бы выбить даже чума.
Начинаю с «Капитанской дочки».
Я вставляю туда рассказ об эпиграфах, для чего это сделано, как это сделано.
И этот рассказ имеет прямое отношение к другому рассказу, я его условно называю «Метель». Вместе с автором.
Чего же добился этот автор?
Он как бы взял другого автора, прекрасного очеркиста Аксакова, описание метели, реальной картины, но такой картины, новой, которая прежде не описывалась.
Он сам замечает, что это прежде было написано в таком-то журнале, там-то и там-то.
В «Метели» есть два рода людей.
Один барин, он боится.
И правильно боится.
И возчики-мужики.
Вот тут, в этом втором рассказе, появляется «Метель» Толстого.
Это хладнокровие в бедствии, переоценка бедствия, она дана у Толстого в той вещи, которую мы выделяем, в его сне: он возвращается к себе домой.
Нет никакого бедствия, есть Ясная Поляна, и мы, читатель, почти узнаем пруды Ясной Поляны.
Причем эта вещь, как мы покажем, связана с бытием самого Толстого и с воспоминанием о прошлой литературе.
«Метель» написана человеком, который много понял, прочитав «Капитанскую дочку».
Дело в том, что как эпиграфы к «Капитанской дочке», так и история «Метели» – это история поиска точки зрения, —
– я скажу иначе:
– поиски изменяющейся точки зрения на изменяющийся мир.
У Пушкина и у Толстого.
Посмотрим, какие тут сделаны подробности.
Реалистические подробности, которые как будто неожиданно обогащают вещь, но должны свидетельствовать о реальности, не книжности.
Реальности существования элементов – в их столкновении.
Эти элементы по-разному сказываются в литературе.
В старой русской литературе автор сталкивал уже написанные вещи, освященные традицией.
Мы могли бы сказать, что это напоминает латинские центоны – стихи, составленные из чужих стихов; центоном называлась одежда, сделанная из кусков разного качества; центон потом обернется комедией дель арте, неожиданной-ожиданной, потому что она опять-таки зависит от традиций.
Но мы не будем на этом останавливаться.