Энергия заблуждения. Книга о сюжете
Шрифт:
Самая большая опасность мира в том, что он изменяется – вдруг.
Он уходит с пашни в город. Он переселяет людей в город, а лошадям, по мысли Толстого, лошадям нечего делать в городе, люди должны ходить ногами.
Сам Толстой имел экипаж, но он ходил из Москвы в Ясную Поляну.
У мира должны быть мысли, простые, как мысли ребенка.
Нравственные законы просты, но не патриархальны. Эти законы созданы временем молодости Толстого и исправлены им для себя.
Толстой останавливает печатание «Анны Карениной»;
Сам Толстой во время написания романа, я об этом говорил, как бы влюбляется в Анну – сильную, умную, крупную.
Он узнает глазами Левина, что после Анны Кити мелка. Но Кити – это его любовь. Это его любовь зрелого мужчины, человека, уже создавшего «Войну и мир».
Правда, старая правда умерла для Толстого. Он хочет воскресить ее своими законами. Может быть, законами Черткова. И вдруг оказывается, что Катюша Маслова, соблазненная молодым дворянином, московская магдалина, десятирублевая проститутка – воскресает.
Герой – Нехлюдов – должен ждать, когда Лев Толстой напишет второй том и, может быть, в нем Нехлюдов тоже воскреснет.
Он не воскресает, второй том не написан. Не воскресает и Раскольников, хотя его воскресение обещано в новой книжке. Этой книги не будет. Будет другое «вдруг». Поворот всех кораблей.
Противоречивость творчества, противоречивость книг, противоречивость любви к своим героям. Вот тема книги, которую вы читаете.
У Достоевского в «Дневнике писателя» сказано, что Петербург как бы город туманов; он может возникать и исчезать.
Раскольников сказал – быть Петербургу пусту.
На вопрос Достоевскому, любит ли он город, он ответил: нет – камни, дворцы и монументы.
Город, который, может быть, не будет достроен.
Он вдруг достроен.
Он «вдругой» город.
Герои Толстого; многие из них живут в Петербурге.
Но он для них историческая давность, которая может измениться, но не исчезнет.
Это колонны, которые ничто не поддерживают.
Они сделаны из меди и подкрашены под мрамор. Но показаны под куполом храма.
Колонны пририсованы Николаем, и они сделали здание неумелым – дилетантски темным.
Тот свод, который мы видим в Исаакиевском соборе, нарисован.
Исаакиевский собор, здание, которое все-таки принято городом.
Но оно любопытный факт театральной архитектуры.
На фронтоне изображены сцены, показывающие различных героев церковных книг, одноименных с именами людей царской фамилии.
Сам же фронтон не мраморный, он металлический.
Он является одним из первых в мире созданий при помощи гальванопластики.
Это вечность.
Это новое изобретение.
Но оно существует как бы мнимо.
В православной церкви, в противоположность католической, не применяется скульптура.
Но в Исаакиевском соборе у алтаря есть скульптурные головы, у которых лицо срезано и в пустую плоскость врисовано лицо.
Это бюст с нарисованным лицом.
Этот мелкий храм, храм мнимый, в то же время он технологически храм передовой.
Его массивные, громадные, монолитные колонны привезены целыми, и их перевозили с барж на постройку по деревянным желобам, в которых внутри катились ядра.
Нужно сказать, что это в то же время первое появление шарикоподшипника.
Причем это, так же как и статуи Эрмитажа, сделано подрядчиком, который был дедом Станиславского.
Адмиралтейство построено великим архитектором Захаровым, он до этого был специалистом по плывунам, т. е. почвам, где песок находится во взвешенном состоянии.
Захаров умел останавливать плывуны.
Огромные, представляющие материки статуи, сидящие перед входами в Адмиралтейство, сделаны из алебастра; но так как это очень выдержанный материал, то они стоят под дождем и снегом не изменяясь. А огромная гранитная статуя Александра имеет трещины сверху донизу.
Средняя часть здания сделана по типу надвратной церкви.
Она увенчана знаменитым шпилем, а на шпиле бронзовый корабль, который плывет.
Внутри его документы о постройке здания.
Помню Адмиралтейство так хорошо, потому что здесь жила Лариса Рейснер, комиссар Балтийского флота.
А я брал Адмиралтейство, когда там засели царские войска во главе с Хохловым; кажется, его звали Хохлов, генерал.
Он дал телеграмму государю: «Окружен броневиками Шкловского тчк ухожу».
Ему надо было кому-нибудь сдаться, и он тихо, на цыпочках, ушел.
А стены Адмиралтейства были такой толщины, что вот этот камин, вот вы его разверните в ширину, такой толщины там стены. Не то что броневики, «Аврора» не сразу сломила бы эти стены.
Если говорить о Петербурге, то он утверждается только сейчас; после наводнений стали насыпать песок, почву; теперь строят дамбу.
Зимний дворец подрезан снизу подземными водами.
Заседания проходили в здании, раньше это был дворец Меньшикова, так там находится целый этаж с громадными залами и архитектурными подробностями и росписями.
Это сейчас откапывается. Откопали.
Вот в этом здании проходило первое заседание рабочих и солдатских депутатов.
Толстой в Петербурге жил на Морской улице в небольшой гостинице. В этой же гостинице жило несколько петрашевцев.
Разговаривали они друг с другом или не разговаривали, неизвестно, но Б. М. Эйхенбауму принадлежит мысль, и ее надо проверить, что, может быть, Оленин, уезжающий на Кавказ, знался или знается с петрашевцами.
Но в Москве, рядом с тем телеграфом, что на улице Горького, в переулке, что ближе к Манежу, была гостиница; здесь жили студенты, арестованные и отпущенные.