Энн в Грингейбле

Дом миссис Рэйчел Линд стоял у широкой дороги, там, где она, выходя из Эвонли, спускалась в ложбину, известную в деревне как ложбина Линдов. Здесь в тени ольховника протекал ручей. Ручей этот начинался с родника в лесу за фермой Кутбертов — Грингейблом. Поначалу он причудливо извивался и вообще вел себя своевольно, падая бурными каскадами или разливаясь в темные загадочные омуты, но перед ложбиной Линдов превращался в спокойную, хорошо воспитанную речушку, потому что никто не смел забывать о приличиях, проходя (или протекая) мимо дома миссис Рэйчел Линд. Ручей, видимо, знал, что миссис Рэйчел часто сидит у окна и наблюдает за всеми, кто проходит (или же протекает) миmo ее окон — от ручьев до детей, — и что если она замечает какой-нибудь непорядок, то не успокаивается до тех пор, пока не выяснит его причину и не устранит его.

На свете немало людей, которые любят следить за делами других в ущерб порядку в собственном доме, но миссис Рэйчел Линд принадлежала к тем редким созданиям, которые наделены удивительным даром всюду успевать и поддерживать порядок как в собственных делах, так и в делах своих соседей. Она безупречно вела домашнее хозяйство, руководила кружком рукоделия, помогала вести занятия в воскресной школе и была столпом Общества содействия церкви. При всем этом у миссис Рэйчел Линд хватало времени еще и на то, чтобы часами сидеть у окна своей кухни, вязать покрывала из отходов хлопковой пряжи — она уже связала шестнадцать таких покрывал, о чем женщины Эвонли говорили с благоговейным трепетом, — и внимательно наблюдать за всем, что происходит на дороге, которая здесь спускалась в ложбину, а затем поднималась с дальней ее стороны на крутой глинистый холм. Поскольку деревня Эвонли лежала на маленьком треугольном полуострове, вдававшемся в залив Святого Лаврентия [1] и с двух сторон окруженном водой, все, кто приезжал в Эвонли или уезжал оттуда, обязательно ехали по этой дороге и никак не могли избежать всевидящего ока миссис Рэйчел Линд.

В июньский день, когда начинается это повествование, миссис Рэйчел, как всегда, сидела на посту. В окно лился яркий солнечный свет, яблоневый сад на пологом ближнем склоне ложбины прямо под домом оделся в бело-розовый наряд, и оттуда долетало многоголосое жужжание пчел. Томас Линд, кроткий человечек, известный в Эвонли как муж миссис Рэйчел, сажал на поле за амбаром поздний турнепс. Мэтью Кутберт, хозяин соседней фермы Грингейбл, должен был бы заниматься тем же самым на своем поле выше по течению ручья. Миссис Рэйчел знала это точно, поскольку вчера видела Мэтью в магазине Вильяма Блэра, который находился в ближайшем городке Кармоди, и слышала, как он сказал Питеру Робинсону, что собирается завтра после обеда сажать турнепс. Разумеется, Мэтью Кутберт сообщил это в ответ на вопрос Питера, поскольку сам он был очень молчаливый человек и не имел обыкновения распространяться о своих планах.

И вдруг взору миссис Рэйчел предстал этот самый Мэтью Кутберт: в разгар рабочего дня он не спеша ехал по дороге в своей коляске, запряженной гнедой кобылкой. На нем был праздничный костюм и белая рубашка. Куда это собрался Мэтью Кутберт и зачем? Если бы это был кто-нибудь другой, миссис Рэйчел, сопоставив все известные ей факты, быстренько нашла бы ответы на оба вопроса. Но Мэтью редко уезжал из дому, значит, по-видимому, у него было какое-то срочное и необычное дело. Ужасно застенчивый человек, он терпеть не мог общаться с незнакомыми людьми. Мэтью в белой рубашке и в коляске — весьма необычное явление. Сколько миссис Рэйчел ни ломала голову, она не могла понять, что бы это значило, и ее душевный покой был безвозвратно утрачен. «Схожу-ка я после чая в Грингейбл и узнаю у Мариллы, куда это он направился, — наконец

решила сия достойная особа. — Что-то же заставило его переменить планы. Я определенно не успокоюсь, пока не узнаю, куда и зачем отправился Мэтью Кутберт».

Во исполнение своего решения миссис Рэйчел прямо после чая отправилась в Грингейбл. По главной дороге ей надо было пройти всего четверть мили. Но отец Мэтью Кутберта, такой же молчаливый и застенчивый, как его сын, построил себе дом как можно дальше от ближайшего жилья. Грингейбл едва виднелся с большой дороги, вдоль которой по-соседски разместились все другие дома Эвонли. Так что миссис Рэйчел еще предстояло пройти по длинной подъездной дорожке. «И какая радость жить на отшибе, где ничего не видно и не слышно, — думала она, шагая по ухабам среди кустов шиповника. — Они и не живут, а только едят, работают да спят. Ничего удивительного — и Мэтью, и Марилла оба немного странные, словно не в себе. Жить в такой глуши! Никакого общества — одни деревья, их-то здесь предостаточно. А по мне, так на людей смотреть куда интереснее, чем на деревья, но хозяевам это место как будто нравится. Привыкли, наверное. Привыкнуть можно к чему угодно, даже к тому, что тебя повесили, как сказал тот ирландец».

Тут миссис Рэйчел вошла во двор фермы. Двор этот — очень аккуратный, зеленый и чистенький, не имел ничего лишнего: ни одной палочки тебе, ни камешка. Миссис Рэйчел подозревала, что Марилла подметала двор так же часто, как и дом.

Она громко постучала в дверь, из-за которой раздалось: «Войдите!» — и зашла в дом. Кухня в Грингейбле очень светлая и веселая, вернее, была бы веселой, не будь она так тщательно вылизана, что казалась почти нежилой. Окна смотрели на восток и запад. Через западное окно, которое выходило на задний двор, вливался поток теплого июньского света. Восточное окно, откуда виднелась кипень цветущих вишен и тонкие березы в ложбине около ручья, было затенено диким виноградом. Здесь обычно и сидела Марилла — если она вообще когда-нибудь присаживалась, — потому что с неодобрением относилась к беззаботно плясавшим на полу и стенах солнечным лучам, ибо, по ее мнению, к Божьему миру следовало относиться серьезно. Вот и сейчас Марилла сидела у этого окна с вязаньем в руках. Стол на кухне был накрыт к ужину.

Еще не успев закрыть за собой дверь, миссис Рэйчел уже отметила каждую чашку и тарелку на столе… Видимо, Марилла ожидала, что Мэтью привезет гостя. Тем не менее, хотя стол и накрыли на троих, Марилла не достала праздничный сервиз, а поставила обычные тарелки. Из сладкого к чаю подавалось лишь яблочное варенье и один кекс. Значит, гость — не велика шишка. К чему тогда белая рубашка и коляска? Что за загадки в этом спокойном и совсем не загадочном Грингейбле?

— Добрый вечер, Рэйчел, — деловито сказала Марилла. — Чудная погода, правда? Присаживайся. Как там у вас дела?

Между Мариллой Кутберт и Рэйчел Линд с давних пор установились почти дружеские отношения, несмотря, а вернее, даже благодаря полному несходству характеров этих двух женщин.

Марилла была высокая и худая, даже костлявая; в ее темных волосах, всегда стянутых в тугой узел, который держался на затылке при помощи воткнутых в него двух шпилек, поблескивала седина. Она производила впечатление женщины с ограниченным жизненным опытом и не менее ограниченными, но несгибаемыми убеждениями. Такой она в сущности и была. Но иногда у нее в глазах мелькало нечто похожее на юмор, и это делало ее и мягче, и симпатичнее.

— Да у нас все в порядке, — ответила миссис Рэйчел, которая, наоборот, отличалась полнотой и широтой интересов. — А у вас ничего не случилось? Смотрю — Мэтью куда-то поехал. Уж не за доктором ли, думаю.

Губы Мариллы шевельнулись в усмешке. Она заранее знала, что Рэйчел не выдержит и явится разузнать, куда это покатил в такое неурочное время Мэтью.

— Нет-нет, я здорова, хотя вчера у меня побаливала голова. А Мэтью поехал на станцию. К нам едет мальчик-сирота из приюта в Новой Шотландии, и Мэтью поехал к поезду его встречать.

Если бы Марилла сказала, что Мэтью поехал на станцию встречать кенгуру из Австралии, миссис Рэйчел вряд ли удивилась бы больше. На несколько секунд она просто потеряла дар речи. Трудно было предположить, что Марилла ее разыгрывает, но такая мысль все же мелькнула в голове миссис Рэйчел.

— Ты серьезно, Марилла? — наконец выговорила она.

— Конечно, серьезно, — ответила Марилла, словно приезд сирот из Новой Шотландии был вовсе не чрезвычайным событием, а обычным делом в ее образцово налаженном быте.