Энтомоптер
Шрифт:
Юрка прицелился, отвернулся для безопасности и чиркнул коробком по затравочной спичке.
Страшный грохот рванулся вверх и вдоль по оврагу. Юрка исчез в облаке белого дыма. В нос мне ударило едким запахом серы, и лицо опалило горячей волной. Вслед за этим я перестал слышать. Уши заткнуло плотной тишиной.
Первым опомнился Тошка. Он перемахнул через ручей и бросился к мишени. Он выдернул фанерину из земли, поднял ее над головой и что-то заорал. Вся середина мишени была вырвана, будто через нее пролетело пушечное ядро. Мы посмотрели на Юрку.
Блин сидел на корточках, крепко зажмурив глаза и зажимая под мышкой левой руки правую ладонь.
– Попал! Есть! В самую середину!
– подбежал к нему Тошка, но Юрка продолжал сидеть не открывая глаз. И вдруг я увидел, что на левом боку на рубашке у него расползается яркое алое пятно.
– Кровь! Ребята, смотрите, кровь!
– Юра... ты что?
– тронул его за плечо Борька Линевский.
– Оцарапало, да?
Юрка ничего не ответил, только сжался сильнее и прикусил зубами нижнюю губу.
– В бок ему стукнуло, не видишь, что ли?
– сказал Тошка.
– Юра, тебе в бок попало, да?
– снова спросил Борька.
– Нет... р-р-рука...
– сквозь зубы выдавил Юрка.
– Покажи!
– Отстаньте...
– прошептал Юрка.
– Вот чудак!
– сказал Борька.
– Может, тебе не стукнуло, а просто осушило.
– Ос-сушило...
– сказал Блин, открывая глаза и жалобно глядя на нас. Мне, наверное... палец... оторвало...
– А ну, покажи!
– решительно приказал Борька.
– Чего боишься? Девчонка ты, что ли? Покажи!
Юрка помедлил немного, потом приподнял локоть и вынул правую руку из-под мышки.
Даже Тошка, который в прошлом году рубанул себе по ноге топором, и тот прошептал:
– Ух, ты-ы-ы...
Сверху, у кисти, рука была черная, будто закопченная, и с нее в некоторых местах слезла кожа, а пальцы будто окунули в кровь, и с них часто-часто капало.
– В больницу надо, - решительно сказал Борька.
Но Юрка снова сунул ладонь под мышку и замотал головой:
– Нет! В больницу я не пойду!
– Вот чудак! Понимаешь, йодом надо залить, а то заражение будет.
– Нет! Йодом не надо!
– сказал Блин.
– Надо только промыть, а йодом не надо! Потому что не сильно стукнуло... Только крови много, вот и кажется, будто сильно.
– Ну ладно, - сказал Борька.
– Ребята, у кого есть чистый носовой платок?
Платка ни у кого не оказалось. В карманах у нас было что угодно, только не платки.
– Тогда надо домой.
– Нет!
– сказал Юрка.
– Домой мне нельзя. Дома знаешь что будет?
– Двигаем ко мне. Я ближе всех отсюда живу, и моя мать никогда не ругается, и у меня бинт есть, - сказал Тошка.
– Твоя мать не ругается?
– воскликнул Борька.
– Вот придумал! Уж если кто ругается, то...
– За это она никогда не ругается. Наоборот, она даже сама перевяжет. Она это здорово умеет, ни капельки не больно. Ты еще не знаешь про нее, а болтаешь... Да, может, ее и дома сейчас нет...
Наконец мы уговорили Юрку.
– А самопал где?
– спохватился Тошка.
– Ну его к бесу, - сказал Юрка.
– Валяется где-нибудь в кустах.
Видно, ранен он был не на шутку, потому что в другое время так никогда не сказал бы.
– Идите, ребята, я сейчас!
– крикнул Тошка.
Мы начали подниматься наверх.
Юрка шел впереди.
Кровавое пятно на его рубашке расползлось из-под мышки до самого пояса. Борька накинул ему на плечи свой пиджак, чтобы ничего не было видно.
Наверху, где начинались огороды, нас нагнал Тошка.
– Нашел, - сказал он, тяжело дыша.
– Его аж на тот берег отбросило. Смотрите, как развернуло.
От чудесного самопала осталась расщепленная рукоятка, на которой на обрывках проволоки держался задний конец трубки. Передняя же часть ствола лопнула и развернулась зазубренным медным цветком. Сизый, кисло пахнущий налет покрывал его изнутри.
– Эх!
– вздохнул Тошка.
– Пороха надо было поменьше. И пыжи ты, наверное, засадил очень туго.
– Дай сюда, - сказал Юрка.
Неловко, левой рукой он взял остатки самопала и не глядя швырнул в овраг. Деревяшка затухала по кустам и где-то внизу шлепнулась на землю.
2. Это кончилось так
Мы шли напрямик через кукурузные заросли. Лицо у Юрки стало желтым, на лбу выступили крупные капли пота.
– Больно?
– спросил Борька.
Юрка помотал головой.
Но ему, наверное, было очень больно, потому что однажды он не выдержал и застонал.
Наконец мы добрались до последних домов по Баксанской улице. Прохожих не было видно. Только из окна дома номер шестьдесят семь выглядывал Инженер. Неизвестно, кто его так назвал. Это был странный человек. Когда бы я ни шел к Тошке, в любое время дня Инженер сидел у окна и либо смотрел на улицу, либо, опустив голову, что-то разглядывал у себя на коленях. Он сидел в кресле с высокой спинкой, всегда в одном и том же положении, и если видел ребят, улыбался им. Но ребята всегда старались побыстрее проскочить мимо его окна, потому что казалось, за всем он подглядывает и все ему нужно знать.
И только когда на улице совсем смеркалось, когда в темноте невозможно было разглядеть лицо человека, голова Инженера исчезала в глубине комнаты.
Чем он занимался, почему целыми днями сидел у окна, - никто из нас не знал. Мы только слышали, что он тяжело болен.
Миновать дом Инженера мы никак не могли. Мы обязательно должны были пройти мимо его окон, иначе пришлось бы делать большой крюк.
Когда мы появились на улице, Инженер сразу заметил нас и улыбнулся. Мы прошли мимо. Сейчас нам было не до улыбок. И тогда он нас окликнул.