Эныч
Шрифт:
— А ушки у тебя почему такие большие? — заалевшая Красная Шапочка трогает пальчиком ухо волка.
— Это чтобы тебя лучше слышать, птичка моя, — псевдобабушка гладит лапой розовые коленки девочки.
— А глазки? — спрашивает любознательная Красная Шапочка. Снимает шапочку.
— Чтобы лучше видеть тебя, клубничка моя, — лапа поднимается выше. Красная Шапочка расстегивает пуговицу на платьице, двигает худенькими плечиками.
— А какой у тебя большой рот! Зачем тебе такой?
— Это чтоб… — волк сглатывает слюну, — горячо
Пальчик Шапочки упирается в одеяло, приподнявшееся холмом посредине постели.
— А это?.. — дыхание девочки становится прерывистым. — Что это?
— А это, — облизывает свои толстые губы волк, — это свет моей жизни, грех души моей, огонь моих чресел, — подарок для тебя, ненаглядная моя, единственная!..
Разбрасывая в разные стороны крохотных полированных болванчиков, волк откидывает одеяло. Радостно вскрикнув, Красная Шапочка принимается стягивать с себя платьице. Под платьицем оказываются зеленые трусики с вышитым на них малиновой вязью именем «Лолита».
Ударом когтя волк разрывает трусики в клочья и подминает под себя не успевшую стащить с головы платьице соблазнительную нимфетку.
— Провокация! Вредительство! — надсаживается в центре зала назвавшийся Разбулатовым зритель. — Остановите сеанс! Включите свет!
— А прикольный мультец, — Коля толкает Эныча локтем. — Наверняка западный. И как только наши этот момент не вырезали?
Волк и Красная Шапочка меняют в постели позицию. Продолжают функционировать среди порхающих в засушенном танце бабочек-конфетти.
— Кто это сделал?! Всех под суд! — выплясывают руки вскочившего с места Разбулатова. — Подать сюда администрацию! До самого Курносова дойду! Под расстрел пойдете! Я за всеми давно слежу!..
Голос у Разбулатова срывается. Еще какое-то время он яростно рубит воздух, затем начинает пробираться через ряды кресел к светящемуся оконцу киноаппаратной. Под ногами Разбулатова пищат юные зрители. С экрана его настигают причмокивания, вздохи и стоны: у волка с Лолитой-Шапочкой французская любовь.
Гена встает и на гнущихся и дрожащих ногах направляется прочь из зала. В руке его болтается машинально прихваченный чемодан.
— Ну что, Ген, пошел? Давай только скорей возвращайся, — говорит, не отрываясь от происходящего на экране, Кувякин. — Интересно ведь!
Разбулатов достигает последнего ряда кресел. Оттолкнувшись от чьих-то плеч, со всхлипыванием и клекотом грудью кидается на оконце-амбразуру. Зал погружается во мрак. Нарастающий плач детей заглушает сладострастные излияния звуковых колонок. Разбулатов, в свою очередь, перекрывает все вместе взятые звуки внезапно вернувшимся к нему голосом:
— Мать вашу так!!!
…В фойе светло и просторно. Со стен жизнерадостно поглядывают звезды советского кинематографа. Блестят глянцевые анонсы и мраморный пол, белеют известковые колонны. С лестницы, ведущей вниз, к туалетам, доносится крик билетерши:
— Жора! Жора! Киномеханик! Скорее же! Там у вас что-то случилось! Жора! Ну Жора же!
Слышны торопливые шаги. С лестницы в фойе, застегивая на бегу ремень, влетает запыхавшийся киномеханик Жора. Скользит по мрамору и скрывается за дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен». В то же мгновение приоткрывается дверь кинозала. В фойе протискивается Гена с чемоданом, крадется вдоль фотографий и анонсов по направлению к выходу. Из-за дальней колонны появляется Ландсгербис. С удивлением наблюдает за поведением Гены. Следует за ним. Гена оборачивается, но не останавливается, а, наоборот, ускоряет шаг. Ландсгербис негромко окликает его:
— Сокол!
Гена бросает чемодан и переходит на бег.
— Сокол!
— Нет! Не правильно! Я в такие игры не играю!
Гена выбегает на улицу. Ландсгербис, наморщив лоб, стоит у стеклянных дверей. «Сокол» мечется на трамвайной остановке, затем бежит к стоянке такси…
Распахивая дверцу машины, «Сокол», он же капитан Дельцин, выпаливает:
— В аэропорт. К чертовой бабушке! Плачу втройне!
— Ив оба конца, — говорит водитель. — Деньги на бочку. Дельцин бросает на сиденье к шоферу пятидесятирублевую купюру, делает резкий жест рукой.
— Гони!
Машина срывается с места, давит у остывшей асфальтовой кучи двух замечтавшихся голубей и мчит по трамвайным рельсам, вздымая пыльные облака.
Опираясь на пульт костяшками пальцев, стоит, наклонившись, генерал. Его взгляд направлен в одну точку. Перед Плуховым — кучка раздавленных окурков. Он в задумчивости.
У стола, потирая лоб, просматривает свои записи Ландсгербис.
Нервно подергивая усами ходит по комнате Джугашхурдия, время от времени поглядывая на генерала.
— Тридцатый… Тридцатый… Жду сообщений… Двадцать второй… Двадцать второй… — вызывает на связь группы Степанчук.
— Говорит тридцатый, — звучит из динамика. — Машина с «Соколом» выехала на Варнаковское шоссе. Движется в сторону аэропорта.
— Состояние четыре! — командует Степанчук. — Не упустите сигнала от «Сокола»!
Проследив за взглядом генерала, Джугашхурдия останавливается у стола и говорит Плухову:
— Зачэм вы рассматрываэтэ окуркы? Надо что-то прэдпрыны-мат.
Генерал выпрямляется. Убирает руки в карманы. Смотрит на Ландсгербиса.
— А что вы, товарищ Ландсгербис, думаете по этому поводу? Вы — как очевидец?
Ландсгербис ручкой, в форме скрипичного ключа, делает новую запись в книжечке.
— Данная экстраординарная ситуация получена путем сложной комбинационной игры. Предпочту не делать скоропалительных выводов. Касательно Дельцина замечу, что за время многолетней совместной работы не наблюдал за ним каких-либо отклонений при выполнении служебного долга.
Ландсгербис посасывает колпачок авторучки.
— Ясно, — говорит генерал, пощипывая мочку уха. Пододвигается к Степанчуку.