Эпизод
Шрифт:
Полянский заинтересовался:
– Как распорядились? Расстрелять?
– А чего же? Целоваться с ними, что ли? Сейчас отправил туда отряд...
– Та-а-ак, - протянул Полянский, - это, все-таки, пустяки...
– Да что с вами, Георгий Петрович?
– вскочил Малинин, - вы же начальник гарнизона? Что вы надо мной издеваетесь?
И, плачущим тоном, убегая к двери:
– Позову сейчас кого-нибудь из офицеров...
– Дьявольщина, - поморщился Полянский, - сейчас приведет... Вот скука! Будут спрашивать, просить..."
Тоскливо осмотрелся: деться некуда. Все противны - все.
Встал, заглянул в канцелярию. Встретился с вздрогнувшим взглядом дежурного писаря. Стало неловко, почти смутился...
– Послушай, - приказал, - пойди в казарму, попроси мне капитана Капустина.
Подождал, когда писарь хлопнул дверью, торопясь и крадучись вернулся к столу и вытащил из лежащего кобура черный наган.
А писарь выскочил из канцелярии и с порога увидел приближавшихся офицеров с Капустиным и Малининым. Хотел отворить им дверь, да в это время грохнул в комнатах и прокатился выстрел...
* * *
– Однако, паря, пора...
– Пожди. Ешшо стемнет...
– Хорошо тебе, чорту, ждать - бородой закрылся и мороз не берет...
– Борода!..
– ухмыльнулся красивый мужик, - она, брат, у меня рощеная...
– Да драки на три хватит, - подзадоривал Кошкин.
– Уж не тебе чета, скобленое, скажем, рыло...
– Ну, распротак тебя, договорился... Айда-ка, парень, лей!..
В сырой, холодной полумгле пустого хлебного амбара запахло остро керосином. Вывернулся из полусорванной двери на минуточку Кошкин, глянуть как снаружи?
В свинцовых, мутных клубах сумерек тонул затихший город. Яркой звездочкой сверкал огонек-фонарь в тюрьме, да другой - в военном городке. Пузато покачнулась к снегу высокая громада старого хлебозапасного магазина, в сугробах, за городской чертой.
– Сожгу тебя, дьявола, - довольно оглянулся на стены Кошкин, затрещишь и там затрещат...
И смотрел на прилегший к земле город, как однажды в тайге следил за запавшей медведицей, выбирая место, куда бы половчее жигнуть ее пулей.
– Время, - сказал он, - как уговорились в аккурат...
– и, бегом к двери.
– Запаливай, дядя Митрий!..
– Э-ге, - отозвался Митрий.
– Ого-го-го, - загоготал он изнутри, - пошло рвать!
– и выскочил из амбара.
Удалой, разбойной глядкой мигнул Кошкину:
– Теперь куды?
– Само собой - в город. Товарищ Решетилов, гляди, сейчас начнет...
* * *
Здание милиции.
Закрылись дневные глаза, открылись вечерние - серым шолком нависли потемки.
Длинный стол завален обоймами и винтовками.
Бравый старшой, с красной ленточкой на шинели, нагнулся над ящиком с гнездами.
Вынет из гнезда рубчатую гранату, - подаст милиционеру:
– Следующий.
Шуман в синей, истертой рубашке - всюду, где нужен.
Приказывает точно, дельно, коротко. Добросовестный спец.
Мечутся ребята молодые, радостным задором закипевшие:
– Мы - восстали!
Решетилов в штатском, рабочий Федор в штатском.
Идет Решетилов к дверям, - вытягивается перед ним постовой, - боевое время, дисциплину знаю!
– Господин начальник, - козыряет вбежавший милиционер, - так что за городом пожар.
– Товарищ Шуман, - кличет Решетилов, - сигнал!
– Слушаю, - отвечает Шуман.
С топотом и лязганьем вываливается из помещения ударная группа.
Прямо в глаза Шуману, в холодные, жестко-решительные, скорее взглядом, чем словом, Решетилов сказал:
– Счастливо, - и выстроившимся милиционерам негромко да горячо: - На военный городок идете, товарищи, за власть трудящихся!
Без уговору, молча, на караул вскинули.
Ушел Шуман, ушел в темноту отряд. Поредела цепь восставших. Словно на вокзал, что ли, проводя дорогого, вошел Решетилов в помещение.
Тащут кого-то. Непосредственно к Решетилову.
– Товарищ начальник, - вот, задержали...
Бледное лицо, заметавшиеся глаза, под распахнутой барнаулкой офицерский френч.
– Куда вы шли и откуда?
Молчит, дрожат змеящиеся губы...
– Сейчас скажешь, - тянет рабочий Федор, доставая револьвер.
– Ради бога... Я... шел домой... это не мой отряд...
– А чей?
– перебивает Решетилов.
– Начальник гарнизона послал... я был против...
– Куда пошел отряд?
– В... тюрьму...
Ткнул дулом револьвера Федор в откачнувшийся, потом окапленный лоб.
– Сколько человек в отряде?
– Двадцать...
– А-а-а!
– за голову схватился Решетилов. Федора за руку в сторону отдернул, зашептал: - У нас сейчас двадцать бойцов. Десять я беру, иду к тюрьме. Ты - тут, распоряжайся.
Схватил попавшийся короткий карабин, засовывая по карманам обоймы, к прижатому в углу пленнику:
– Ваша фамилия?
– И-ва-нов...
– еле выговорил непослушный язык.
– Врет он, товарищ начальник, - вскинулся конвоир, - это из контр-разведки, поручик Бович...
* * *
В тревоге, с каждым шагом все глубже вгрызавшейся в душу шла Мария Николаевна к Решетилову.
Шла, почти бежала, по пустынной улице, оступалась и вязла в сугробах.
И одна мысль, одна тоска стучала:
"Только бы не поздно, только бы не поздно..."
Быстро шла, а казалось, что это время - вечность. Вечность, в которой потонуло прошлое. Как на крыльях летела - легко. Потому что ничто не тащилось за ней по безлюдию снежной улицы от ворот военного городка.