Эпизоды одной давней войны
Шрифт:
Памятник сделали ракушечный, непрочный, но большой и видный отовсюду.
Для Амалазунты память об отце превратилась в способ управлять разнузданным народом. Можно вцепиться в глотку тому, кто недалеко от трона, попробуй дотянись до того, кто на базаре распускает всякие сплетни, попробуй урезонь, обрежь язык. И если советник у трона твердо знает, что его шкурка будет продырявлена, как только в том возникнет государственная необходимость или даже проявится, хоть сколько-нибудь государственный интерес, торговец рыбой свято верит в несокрушимость демократии и ненаказуемость излагаемых
Мертвый Теодорих своим непререкаемым авторитетом человека, при жизни которого все шло как нельзя лучше, дотянется до нижних ракушечной статуей, дешевой, но видной отовсюду. Мертвый, он еще послужит, теперь ему можно приписывать любые идеи, говорил он их при жизни или не говорил - поверят.
Те верхние, Амалазунта в том числе, знают одного Теодориха подлинного, и теперь, приспосабливаясь к новым историческим ситуациям, по сути, мало считаются с его заветами, нижние на базаре, на улице в толпе знают другого: Теодориха Амалазунты, бога-сына.
Амалазунта в своем культовом творчестве стала чем-то вроде Богоматери, девы Марии своему отцу. Дура, а сумела.
Она сильно изменилась: была амазонкой на коне, стала амазонкой на троне, была босой девчонкой, шлепавшей так, несмотря на запреты, по холодному полу дворца, стала царицей. Высокая, физически сильная, с белым лицом, никогда не знавшим и не узнавшим морщин и складок, гладким, с твердыми подкожными мышцами и малоразвитой мимикой; с белыми длинными волосами, висящими то сзади вдоль спины, то лежащими впереди, волнами, обтекая торчащие пружинистые груди; с энергичными, полными детородных сил, бедрами, длинными, широко шагающими под длинным платьем-колоколом и часто очень широко расставленными ногами, в золоте, в змеиных браслетах - так представляет она мировой общественности молодое готское государство.
Везде рты поразевали: вот это женщина, вот это да! Полная страсти, но не способная израсходовать ее всю нигде и ни в чем, всякий раз оставляя ее на донышке и всякий раз заставляя закипать вновь, она не находит утехи в постели и не нуждается в мужчинах. Аномалия - у нее в этом месте явно все атрофировано - тем лучше. Она не раскиснет в тоске и не предастся мечтам и вздохам в самое горячее время, когда нужно будет действовать. Государство - основной объект ее забот и силоприложений. Как когда-то училась скакать верхом и стрелять из лука, владеть мечом и пращой, плавать - теперь учится она ладить с сенаторами, обуздывать советников и не быть обманутой ими, держать на привязи многочисленную алчную родню, политическим тропам, искусству дипломатии.
Необходимость управлять не застала ее врасплох, но и сказать, что она подготовлена, тоже нельзя. Ее прямой, грубый, мужской ум просто не способен охватить всю пеструю мозаику политической жизни.
Внутренняя политика - какой-то кошмар. Она понимает, что каждый король предпочтет войну с врагами-соседями войне со своими подданными, каждый король будет заниматься внешней политикой, а внутреннюю, как самое темное, запутанное и неблагодарное дело, предоставит какому-нибудь из своих сатрапов, попреданней и побеспринципней.
Легко убить врагов, вот подданных попробуй убей. Ей по старой привычке
Недоверчиво и зло смотрит она на своих помощников управителей, наместников, казначеев, собравшихся в зале для решения очередного вопроса, - так который из них? Всюду преданные, искренние лица - вранье!
Верить нельзя, лучше не верить и ошибаться, чем верить и ошибаться. В первом случае слетит чужая голова, во втором - собственная.
Вон тот парень, кажется, большой плут, и глазки бегают, бегают глазки. Только на минутку выходит она в боковую дверь, а у парня, едва совет заканчивается, уже засажен кол между ягодиц.
Если заговора не было, все ж таки необходимо внушить всем: был заговор, и она предупредила его своей проницательностью. Пусть трухнет тот, у кого действительно что-то болтается в голове на ее счет.
Единственное, что она по-настоящему ценит и любит, и не для чего-то и с прагматической целью, а без всякой цели, ради любви, это ее сын Аталарих.
Сегодня он играет деревянными солдатами чуть меньше его самого, бьет их наотмашь деревянным же мечом - война царского сынка, война, но игрушечная; завтра ему читают философские трактаты в тенистом саду - уже настоящие, послезавтра он учится плаванию и верховой езде и рвется брать от жизни все, что может от нее взять молодой человек его положения.
За деревянными солдатиками следуют живые, за невинными удовольствиями - опасные упражнения, он уже на Марсовом поле среди юношей своего возраста, среди сынков готской и римской знати.
Здесь среди мечей и копий - так называемая военная демократия, власть сильного, когда она сильному принадлежит, кто бы он ни был, раз уж допущен сюда.
Под руководством опытного, покрытого шрамами воина изучают они движения в бою и учатся владеть оружием.
Наказания отменены, потому что тот, кто будет бояться плетки, не сможет преодолеть страха перед мечом и копьем.
Они дерутся, разбившись на пары, с равным себе, довольно воинственно и достаточно долго, чтобы утомиться, потом бегут в Тибр, вода которого поглощает жар их тел и сама становится горячей.
В воде проходят мгновения, послушна молодая знать командам старого рубаки, и вот они снова на берегу, в жаре, в пыли рубят друг друга по облегченным щитам тупыми облегченными, но очень тяжелыми для их рук мечами. Можно три раза увернуться от удара, пока такой отрок поднимет, прицелится и опустит меч, но им и это дается с огромным трудом. Пот льет с них на песок, челки на лбах скатываются в мелкие косички и висят до самых глаз; воздух голубой, густой и плотный с утра, словно вода, к полудню выгорает, выкипает, выцветает весь и делается чистый и прозрачный, как стекло, и они в хрупком стекле угнетенного воздуха, ослепленные собственным потом, учатся наносить удары и отвечать на них. Кто-то падает, кому-то плохо, и его уводят за руки в тень - ее здесь совсем немного, у кого-то под носом кровь, струится по шее, по голой груди и, растекаясь в два ручья по ногам, каплет с колен, у кого-то перед глазами желтые шары.