Эпизоды одной давней войны
Шрифт:
Они должны быть сильными, как те римляне, которые когда-то покорили мир.
Дядька-командир солеными шуточками подхлестывает, подстегивает их боевой дух. Он умеет держаться, этот старый солдат. Как всякая сильная, развившая до окончательного результата самое себя личность, он всегда прав. Надеется только на интуицию, ведет себя с сынками запросто, с подкупающей грубоватой простотой, с полной доверительностью во взгляде и всем своем существе. Он запросто может хлопнуть любого из них по груди или по животу и взамен получит только немую благодарность за внимание. Каждый из сражающихся на поле чувствует на себе его властный учительский взгляд. Он знает,
– Вот ты можешь спать на земле?
– спрашивает он наугад одного.
– Нет, а я могу. Вечером посмотрел вокруг себя: травинка, кустик, палочка - палочку сюда, соорудил, лег. Утром проснулся - самый счастливый человек.
Они стоят кольцом вокруг него, опустив мечи.
– А ты, если я скажу тебе провести ночь на земле, ты скажешь: он надо мной издевается. Или, с кем поспорить, кто быстрее до того столба и обратно: я или кто-нибудь из вас? Я, потому что я тренированный. Солдат неприхотлив. Поесть надо, а нет; увидел, змея ползет,- в рот змею. Головку свернул, на один палец от жала зажал, свернул и - оп - в рот. Варить - не надо варить, зачем? Я ел змей, когда воевал в Африке. Солдат на войне - это солдат на войне, а не здесь. Не думайте, что воевать вам придется на Марсовом поле, на сытый желудок. Теперь такого нет, когда можно было крикнуть, кончай мечами махать, пошли обедать, пообедали - снова воюют. Теперь солдат в шеренге стоит, смотрит на врага и ест, в доспехах спит, чтоб ночью врасплох не застали. Вот тэ-эк. На войне произойдет естественный отбор, выживет сильный, слабый погибнет. Родине нужны сильные и здоровые люди, такие, как я!
Вот он такой, этот дядька, без ложной скромности, без ложного стыда, молодцевато прыгает по песочку, играя израненной, изрубленной, но крепкой мускулатурой, выпячивая вперед свою грудь, объясняет детям цивилизации законы естественного отбора на войне. В бесхитростных словах старого рубаки вся философия всех философов от Фалеса до Сенеки: философия жизни.
– Сытые и ухоженные, смазанные благовониями, вы не должны раскиснуть в теплых ваннах и мягких постелях. Пусть наши политики заботятся о мире, мы, солдаты, всегда должны быть готовыми, - из его горла рвется пропаганда крови, - готовыми, когда грянет гром.
Солдат, если он есть, не может не быть агитатором войны. Таких слов они не услышат ни на каких занятиях. Эти слова прямой и неприкрытой потребности времени. Пусть кто-то обманывает где-то, а здесь, на Марсовом поле, нет места вранью. Неизвестно еще, какую судьбу им готовит Византия, что задумали франки.
– А теперь от лени мы переходим к делу.
И с новыми силами в уставших руках берутся ребята за мечи и рубятся, а дядька прохаживается между ними, подбадривает, разжигая тщеславие, показывает, учит.
Не проходит и дня, чтоб мать не поинтересовалась военными успехами своего сына. Сейчас для нее важнее нет того, как он растет и развивается, превращается в мужчину. То одного, то другого своего родственника посылает она на Марсово поле последить за Аталарихом, не уступает ли он в чем-нибудь своим ровесникам.
– Нет,- отвечает посланный,- не уступает. Ваш сын лучший из лучших, королева.
Но это уже ложь. Она знает, где кончается правда, и начинаются комплименты, хотя попробуй не скажи ей его в положенный срок, в положенном месте, и она взовьется. Неумелому царедворцу не видеть ее расположения - сама воспитывает в подданных неискренность и подхалимство.
Значит, ее сын как
Едва освобождается от занятий политикой, как тут же посылает за ним и зовет в свои покои. Юноша послушно приходит. Изысканно одетый, как знатнейший римлянин, мягко ступает королевский сын, будущий король, по плитам пола.
– Звала, мам?
Вежлив, насторожен, но глубокой почтительности нет, и еще чего нет, так это обаяния. От него к ней не исходит обаяния, он как-то не сложился и будто не собирается. В нем нет закругленности характера, того самого характера, который бы уж проявился и позволил ей чувствовать в нем не себя, другого человека. Как-то так: чтоб был человек, чтоб был парень, объект, не сложный психически - не требуется, но пылкий, темпераментный, откровенный с ней, да просто элементарно по-матерински нравящийся ей, приятный ей. И понятный ей, как женщине, как человеку, но только ей одной. Лукавый, но с лукавством, шитым белыми нитками, таким лукавством, за которое его всегда можно щелкнуть по носу; гордый, но с гордостью, не оскорбляющей окружения, с взглядом, направленным больше на себя самое, чем на других,- пока так; с каким-то закругленным законченным характером, в котором бы чувствовался человек, как он есть, создание ее, Амалазунты, и всей природы в ее, Амалазунты, лице.
Но этого же нет! А есть очень странный, хотя и такой юный человек, который на все смотрит, будто он все уже знает: никого не любит, никого не уважает, ни к чему не привязан и ничего не хочет. В нем развилась, материализовалась и овнешнилась самая темная, самая непритязательная и порочная часть ее души. Но почему из всего, что в ней было хорошего и даже дурного, природа для наследия выбрала именно это? То, что она глубоко в себе таила, забивала образованием и книжной премудростью, и то, что в ней, несмотря на самозапреты, постоянно прорывалось, в ее сыне стало основным содержанием.
Зловредная бабенка, склонная к истерикам, презирающая всякого, кто не равен ей, готовая унизить всякого, кто хоть сколько-нибудь ей противостоит, хоть сколько-нибудь наделен достоинством - вот кто она, если подчиняется этой части души, и сама справедливость (что чаще), если подчиняется другой. Но она женщина, она имеет право на двойственность, на дуализм, а он, мужчина,- такого права не имеет, и вот ему выпал жребий наследовать первую, природную, а не вторую, государственную, ее часть. Наследуй он вторую, он был бы вождем, достойным своего народа, а теперь...
– Ты звала меня, мам?
– Да, я звала тебя, сынок. Подойди ко мне, к своей матери.
Но она еще поборется за него, она не отдаст его так просто. Собственно, уверена: не отдаст - а это все так, мимолетные сомнения, приходящие в нелучшее из настроений. А что можно с ним сделать? Заставить лучше относиться к военным упражнениям, держаться в седле, лихо, на скаку свешивая тело то с одной стороны лошади, то с другой, бросая его ей под ноги, и снова распрямляясь, допустим, он научится этому, но как заменить душу, которую она упорно хочет видеть принципиально иной.