Эпоха бессмертия
Шрифт:
"Но ведь индивидуальное бессмертие не безусловно, - возражает Смурнов.
– Несчастный случай, например, прервет бесконечную жизнь, построенную по принципу выключением механизма старения. И тогда неожиданно для себя предстанет человек пред Богом..."
"Ну и что?
– отвечает Цоллер...- человек, как бы бессмертен он не был, все равно не сможет пережить Вселенную, и Бога, если он существует. А раз человек умрет, то и наказывать его не за что: Библия не осуждает долголетие. Оно не нарушает принципов человеческой природы. Библейские патриархи жили по 500-900 лет. Поэтому продление жизни до бесконечного ни есть нарушение божьей установки на смертность человека, которая была наложена им на Адама, Еву и их потомство. Бессмертие может быть поставлено в вину как гордыня, но долголетие
"Кто же осуждает за помыслы?" - парирует Цоллер. "Впрочем, даже если это и грешно, но многие ли представали пред Богом безгрешными?" "А воздействие на генетику? Это ведь искажение творения господнего!" - не унимается Смурнов. "Но разве тело, а не душа является божественной субстанцией?" "Однако такое воздействие меняет человеческую сущность! Меняется мораль..." - находится Смурнов. "Она уже давно поменялась... Кто осуждает проституцию, наркоманию, пьянство? Это является естественной стороной жизни! Бог этому не препятствовал! Попытка делать вид, что мы живем по моральным устоям христианства - лицемерие. Как можно жить по совести, которую называют голосом божьим, если делать одно, а говорить другое?" "Что же станет регулятором общественных отношений?
– уступает позиции Смурнов". "Право", - в духе американской традиции отвечает Цоллер. И он соверешенно прав: с умением расшифровывать содержание "стоячей волны" появилась возможность тотального контроля над человечеством. Смурнова это приводит в ужас, а Цоллер же считает это благом. Теперь "не убий", "не укради" и проч. будут гарантироваться не угрызениями совести и не боязнью предстать после смерти пред горним судом, а боязнью реального наказания, поскольку любой районный судья становится столь же всевидящим, как и Вседержитель и не одно из преступлений не может быть укрыто от правосудия. Почитание же родителей становится необязательным поскольку бессмертие выравнивает всех в плане возраста. В отсутствие семьи в христианском смысле слова теряет смысл и понятие прелюбодеяния. Свобода половой жизни и ведение совместного хозяйства в этих условиях свободно совмещаются.
"Разве угрызения совести способны остановить преступника?
– вопрошает Цоллер. Только возможность доподлинно изучить любой факт человеческой жизни, - утверждает он, - может быть включен фактор неотвратимости наказания". "Тотальная слежка? А право на частную жизнь?" - пытается урезонить его Смурнов.
"Это право никто не отменяет. Но наступает новая эпоха. Эпоха открытости. И в ней надо будет уметь жить. Вас сдерживает чувство стыда? Откажитесь от него, тогда вам нечего будет бояться, что кто-то просмотрит ваше прошлое и застанет в ситуации, которая заставит вас краснеть. Люди не всегда конспирировали половой акт и оправление естественных надобностей".
Смурнов, которому как участнику эксперимента, бессмертие предлагается бесплатно, делая свой выбор, выбирает не столько Бога, от которого, по сути, не ждал вечной жизни: во время их встречи Тот ему никаких гарантий на сей счет не давал, а те нормы, которые были Им даны и которые для него являются основой человечности и которые не нужны бессмертным. Совесть, сострадание, любовь, честь, - считают те - химеры, только материальные блага - главный жизненный стимул. Лозунг "живем сегодня" - главный лозунг людей, вступающих в бессмертие. Цивилизация, созданная и обустроенная смертными для своих нужд, неприемлема для человечества, уравнявшегося по своим возможностям с языческими богами... Там будет все по-другому. А свои - односельчане, коллеги, может быть, даже дети и многие-многие другие, кому не хватило средств на покупку бессмертия, - уйдут в небытие. В одном из разговором со своим антиподом, Смурнов, исчерпав все доводы разума, говорит от сердца, сравнивая бессмертие с предательством, приводя в пример военное время, когда некоторые сохраняли себе жизнь, оставляя на смерть своих товарищей.
ОТРЫВКИ ИЗ ПОВЕСТИ В. АСТАНИНА "ЭПОХА БЕССМЕРТИЯ"
Батюшка частил скороговоркой. Он старательно барабанил привычные и непонятные никому, кроме него и его невидимого собеседника фразы. Иногда срывался на фальцет,
Святые с образов смотрели строго, даже недовольно. То ли им не нравилось присутствие на службе Николая Аристарховича - и это было вполне объяснимо - что было делать в церкви атеисту? То ли гневались на батюшку, который в присутствии идеологического врага нес околесицу, пользуясь необразованностью прихожан, не разумевших по-старославянски. Но святые-то отлично понимали этот язык, как свои, славянские, так и иностранные: иудейские и греческие. Николай Аристархович испытал под этими взглядами некоторое неудобство и, чтобы доказать и святым и молящимся, что он им не чужой, вместе со всеми поднес сложенные щепотью пальцы ко лбу, опустил их к животу, и тут с ним случилась напасть... Он забыл куда дальше. Может, забыл, а может и вовсе не знал. Так как креститься его в детстве не учили, и после того, как в годовалом возрасте совершил над ним батюшка - предшественник того, что тараторил сегодня с амвона, - обряд крещения, никогда святой крест не осенял его больше.
Смешав движение, Николай Аристархович, вышел на церковное крыльцо и привычно потянул из кармана сигареты. Это движение получилось у него намного более уверенно. Самому смешно стало. Но спохватился, и закуривать не стал, и только выйдя за ворота, принялся шарить по карманам в поисках зажигалки. Стоявший неподалеку старичок протянул ему спички.
– А вот и Коля Смурнов, - сказал он с приветливой улыбкой.
Николай Аристархович узнал старого деревенского учителя.
Поздоровались.
– Я здесь супругу поджидаю, - пояснил тот, словно оправдываясь.
***
Да убери ты свою самогонку!
– шикнула на отца мать, Коля из столицы хорошей водки привез.
– А моя что ли плохая?
– удивился отец, но спорить не стал, а бутыль сунул под стол. Авось до нее тоже дело дойдет, надолго ли той столичной хватит. Впрочем, и народу собралось немного. Одна родня. Да и сколько теперь этой родни, когда даже на селе больше одного-двух детей никто не имеет? Уместились за одним столом и дальние и близкие.
– Давай, отец, - ткнула мать супруга под бок, - скажи...
– Так что сказать, - вот сыночек на побывку приехал. То летом, Катя, дочка была, а теперь он. Жаль, что не вместе. Ну, ладно за здоровье. Чтоб было у вех все, как надлежит быть!
– С Богом, - вроде бы как в поддержку тоста, но и с вызовом крякнула со своего места баба Варя - сразу и не высчитаешь кому, какая родня.
Выпили. Водочка, многократно очищенная, на высококачественном спирту пошла по деревенским глоткам непривычно мягко. Отец даже поначалу недоверчиво взглянул на этикетку: водка ли? Отчего ж не забирает? Но уже тронуло, затеплило душу. Почти незаметно. И надо было немедленно повторить, поскольку несвоевременно выпитая вторая - это зря выпитая первая. Николай сам разлил по бокалам. И теперь по уважению слово выпало говорить старому учителю. Он поднялся, крякнул, поправил галстук - отличие сельского интеллигента, с которым тот не расстается ни в какое время года и ни в какой ситуации. Терпеливо переждал суету готовящегося к тосту застолья - все, все здесь его ученики, за исключением самых младших, - сказал то ли в шутку, то ли всерьез свое любимое "попрошу соответствовать"!
– Каждому человеку, - начал он издалека, как и положено интеллигенту среди простых людей, - свойственен свой путь в жизни. Это понятно. Но разница не только в этом между нами, а и в том, как с каким видом мы идем по своей жизненной дороге. Один по тропинке и меж рытвин идет с гордым видом, другой по асфальту еле плетется и все ему не так: и штиблеты жмут, и штаны узки. А вот Николай пошел по той дороге, которая уже и бурьяном успела за сто лет зарасти. И дорога эта такая, что идущего по ней каждый, который втайне так же думает, как идущий, вслух осудить готов. Я оценивать не буду его выбор. Только скажу, я восхищаюсь и журналистским талантом Коли и его смелостью. Коля, я выписываю вашу газету, читаю ее регулярно. И согласен, нравственность настоянная на страхе - это этика недочеловека.