Эпоха бронзы лесной полосы СССР
Шрифт:
В комплексе бронзовых изделий преобладает оружие (наконечники копий, боевые топоры, мечи, наконечники стрел) и украшения (булавки, браслеты, шейные гривны и др.). Это указывает на то, что поступающую во все больших количествах, но тем не менее, драгоценную бронзу жители Восточной Прибалтики использовали для изготовления красивого добротного оружия и украшений.
Первые бронзовые изделия были импортом из среднеевропейского или скандинавского центров металлокультуры, но уже во втором периоде эпохи появляются предметы (топоры с закраинами), которые следует признать изделиями местного производства.
Древнейшими свидетельствами местной обработки бронзы в регионе являются фрагменты глиняных тиглей со стоянки позднего неолита — ранней бронзы Лагажа (Лозе, 1970,
Самую многочисленную группу находок в укрепленных поселениях Восточной Прибалтики в эпоху бронзы составляют черепки глиняных сосудов.
Древнейшая керамика эпохи найдена на отдельных стоянках (Лозе, 1970; Rimantien'e, 1974, с. 19–20, карта 10 и др.). Там встречаются еще поздняя шнуровая (часто со штриховкой обеих сторон), однако шнуровая орнаментация исчезает и господствующую роль начинает играть гладкостенная, а в южной части региона вместе с ней и слабоштрихованная, в северной части — штрихованная и в небольшом количестве (1–3 %) — текстильная керамика. Вся керамика вылеплена от руки. Сосуды средних размеров: высота 15–25 см, изредка до 35 см, но есть горшки высотой 10–12 см. Орнаментация сосудов не характерна (встречаются ямочки, пальцевые вдавления и др.). Формы упрощаются: сосуды ведрообразные, но встречается и небольшая профилировка, выпуклость тулова.
В эпоху бронзы в Восточной Прибалтике окончательно совершился переход от присваивающего уклада экономики к производящему. Материалы укрепленных поселений показывают доминирующую роль скотоводства, возрастающее значение земледелия, но хозяйственное значение имели еще и охота, и рыболовство, и собирательство.
В эпоху бронзы жителям Восточной Прибалтики были известны уже все основные виды домашних животных. Преобладал крупный рогатый скот, который давал мясо, молоко, а кости использовались для различных поделок. Широкое использование в пищу мяса подтверждают обнаруженные кости крупного рогатого скота, а молока и молочных продуктов — найденные на укрепленных поселениях глиняные цедилки. Судя по костному материалу, второе место занимала свинья, заметную роль играла лошадь. Длительное время лошадь разводили на мясо, но в Восточной Прибалтике в середине эпохи бронзы лошадь использовали и как тягловую силу и для верховой езды, на что указывают находки костяных псалий. Находки зубов лошадей в могильниках являются показателем того, что лошади, помимо хозяйственного значения, играли важную роль в религиозном культе. В ранний период скотоводства мелкий рогатый скот шел в основном на мясо, но в эпоху бронзы овечью шерсть стали употреблять для изготовления одежды.
Наряду с развитием скотоводства росло и значение земледелия. В условиях Восточной Прибалтики дальнейшее развитие земледелия было возможно только на отвоеванных у леса участках. Поскольку здесь ощущалась нехватка металла, для подсечного земледелия использовали каменные топоры. Этим и объясняется большое количество найденных в регионе каменных топоров. Находки каменных лемехов и особенно следы пахоты указывают на появление пашенного земледелия в Восточной Прибалтике уже в середине эпохи бронзы. Для уборки урожая использовались бронзовые серпы (Гамбуте,
Кости диких животных (бобр, благородный олень, лось, кабан, косуля, волк, рысь и др.) и рыб (осетра, щуки, сома и др.), а также орудия охоты (наконечники копий и стрел, гарпуны, рыболовные крючки и др.) свидетельствуют об охоте и рыболовстве. Костный материал показывает, что со временем происходили изменения в составе объектов охоты: уменьшалось количество оленей наряду с возрастанием роли лосей и особенно кабана. Одновременно уменьшалась в целом роль животных на мясо и возрастало значение пушных зверей (лиса, белка и др.). Обнаруженные скорлупа орехов и раковины моллюсков указывают на собирательство. Особое значение имело собирание ягод, грибов, птичьих яиц и разных растений, которые служили добавлением к продуктам скотоводства, охоты и земледелия.
К середине II тыс. до н. э. в лесостепной зоне Восточной Европы сложилась абашевская культурно-историческая общность преимущественно скотоводческого населения, памятники которой сейчас известны на территории от левобережья Днепра на западе (бассейны Десны и Сейма) до р. Тобол — на востоке, а хронологические пределы определяются второй — третьей четвертью II тыс. до н. э.
Исследование абашевских древностей насчитывает более 100 лет (Пряхин, 1981). Сама же абашевская культура впервые была выделена только после раскопок проф. В.Ф. Смолиным в 1925 г. Абашевского могильника на территории Чувашии (Смолин, 1928; Smoline, 1927). Интенсивные исследования абашевских могильников на территории Чувашии и Марийской АССР в послевоенные десятилетия (Мерперт, 1961; Халиков, Лебединская, Герасимова, 1966а) постепенно очертили представление об абашевской культуре в Среднем Поволжье и определили осмысление всех абашевских древностей (Евтюхова, 1964а, б; Третьяков П.Н., 1961; Халиков, 1966).
В то же время шло накопление данных по абашевским древностям района Южного Урала. Особую важность представили раскопки абашевских памятников на территории Башкирии (Горбунов, 1976, с. 18–34; Сальников, 1954, 1967, с. 18–146; Пряхин, Горбунов, 1977), что привело к попыткам выделения отдельной баланбашской культуры на Южном Урале (Збруева, Тихонов, 1970, с. 81; Черных, 1970, с. 109 и др.).
Постепенно все более широкий размах приобретают работы по исследованию абашевских памятников в лесостепном Подонье (Либеров, 1964, 1971, с. 14–15, 21; Пряхин, 1971, 1976а, с. 10–51; 1977, с. 843; Синюк, Килейников, 1976). Привлекают внимание пока единичные абашевские памятники и на более западных по отношению к лесостепному Подонью территориях (Артеменко, Пронин, 1976).
Абашевские древности становятся известными и на так называемых промежуточных территориях между районами Подонья, Чувашско-Марийского Поволжья и Башкирского Приуралья, что в конечном итоге позволило сомкнуть ранее известные территории абашевского мира. Это во многом предопределило и саму возможность более целостного рассмотрения абашевских древностей через призму не локальной археологической культуры, а широкой культурно-исторической общности (Пряхин, 1976а, 1976б, 1977, 1980, с. 7–32; 1982, с. 58–61).