Эпоха харафишей
Шрифт:
Он высвободился из неё рук и снял с себя одежду, пока не стал похожим на статую из света. Он поднялся и принялся ходить по комнате, пошатываясь, пока наконец не расхохотался. Она сказала:
— Ты выпил целое море…
— Но я по-прежнему хочу пить…
Словно обращаясь сама к себе, она пробормотала:
— Прошло время любви.
Он пошатнулся, ступая вперёд, и рухнул на диван, громко хохоча. Она сказала:
— Это всё хмель…
Он нахмурился:
— Нет, это нечто большее, нечто более тяжёлое. Как сон.
Он
— Сон приходит, когда его не зовёшь…
Она прикусила губу. Однажды вот так придёт конец этому миру. Самые несчастные из людей те, которые поют триумфальные гимны во время поражения.
Хриплым голосом она сказала ему:
— Постарайся встать.
С томным достоинством он ответил:
— Нет необходимости.
— Ты не можешь, любимый?
— Нет. Это какой-то адский огонь во мне, и я засыпаю.
Она встряхнулась и поднялась. Отступила в центр комнаты, смотря на него каким-то диким взглядом, что сменил грустную нежность. Она была приведёна в полную готовность, но горечь и скорбь перемешивались в ней. Он поглядел на неё затуманенными глазами, перевёл взгляд как будто в никуда, и тяжело дыша, спросил:
— Почему мне хочется спать?
Тоном, больше похожим на священное признание, она заявила:
— Это не сон, любимый мой…
— Тогда наверное, бык, что несёт на своих рогах весь шар земной?
— И не бык, любимый…
— Почему ты смеёшься, Зейнат?
— Я кончаю с жизнью.
— А?
— Это смерть, любимый мой.
— Смерть?
— Это такая доля яда, что её хватит на то, чтобы свалить целого слона…
— Ты умираешь?
— Нет, ты, любимый мой…
Он засмеялся, но вскоре прервал смех из-за боли. Она же заплакала:
— Я убила тебя, чтобы положить конец моим страданиям.
Он попытался рассмеяться снова, но не смог, и пробормотал:
— Джалаль не может умереть…
— Смерть уже глядит из твоих прекрасных глаз…
— Сама смерть умерла, невежественная женщина.
Он собрал все свои силы, пока не встал, доминируя над пространством всей комнаты. В ужасе она отступила назад, а затем бросилась бежать из дома, словно безумная.
Он словно нёс на своих плечах весь тот ужасающе-страшный минарет. Смерть напала на него, бодаясь рогами, словно слепая от ярости скотина, или твёрдая скала. Не ощущая страха, он закричал:
— Какая сильная боль!
Пошатываясь, он побрёл к выходу, полностью обнажённый. Покидая дом и выходя в тёмный переулок, он бормотал:
— Джалаль может испытывать боль, но он не может умереть!
Необычайно медленно, он направился в кромешную тьму, еле внятно бормоча:
— Огонь… Я хочу воды…
Он ступал во мраке очень и очень медленно, сетуя и бормоча что-то, полагая, что наполняет своими криками весь мир. Он спрашивал себя: «Где все люди?… Где его последователи?… Где вода?… Где Зейнат-преступница?..» И ответил, что, должно быть, это просто ночной кошмар со всей своей тяжестью и безобразием, но никак не смерть… Все
В поисках воды он натолкнулся на какой-то холодный предмет. Ах, это же поилка для скота! Радость спасения захлестнула его, и он нагнулся над краем поилки и рухнул на землю. Потом вытянул обе руки для равновесия и погрузил их в воду. Губы его коснулись воды, полной сена. Он с жадностью отпил. Затем ещё, и ещё. Он безумно пил и пил. И тут издал громкий, болезненный вопль, своей дикостью терзающий весь переулок. Верхняя часть его туловища погрузилась в мутную воду, а нижняя рухнула на землю, покрытая экскрементами. Кромешная тьма накрыла его своим саваном той волнительной, ужасной весенней ночью.
Часть 8. Призраки
Очень много потребовалось времени, прежде чем переулок смог забыть, как труп Джалаля распластался на краю поилки для скота: гигантский белый труп, валявшийся промеж сена и экскрементов. Его могучая фигура внушала мысли о бессмертии. Её негативный обессиленный образ свидетельствовал о гибели, а воздух над ней, освещённый факелами, был наполнен ужасной иронией.
Пришёл конец этой гордой силе в самом расцвете молодости. Исчезла тень её с сотен глаз и тысячи кулаков. Его отец Абдуррабих и брат Ради перенесли его в цитадель. Величественная похоронная процессия проводила его до могилы Шамс Ад-Дина. Память о нём была увековечена, а имя его вписано в историю как одного их самых великих вождей кланов, несмотря на его демонические качества.
Человек со всеми своими добрыми и злыми поступками ушёл, однако легенда осталась.
После него руководство кланом взял в свои руки Мунис Аль-Ал. Несмотря на последующее за смертью Джалала облегчение для простого народа, переулок утратил своё равновесие, и новые страхи неожиданно обрушились на него. Вскоре его высокий статус упал, и во всём квартале он был одним из других таких же переулков, а его глава стал одним из многих глав кланов. Мунис Аль-Ал заключал перемирия, скрепляя их узами дружбы, или пускался в битвы, оканчивавшиеся его поражением, а иногда даже был вынужден платить за мир и безопасность из собственных отчислений и подарков. В самом же переулке никто и не мог себе представить, что Мунис Аль-Ал сохранит верность завету династии Ан-Наджи, который предал сам его потомок, Джалаль, слывший чудом триумфа и силы.
Огромное наследство его досталось двоим — отцу, Абдуррабиху, и брату — Ради. Смерть Джалаля приписывали его злоупотреблению алкоголем и наркотиками. А то, что нашли его распластавшегося голым посреди сена и навоза, объясняли божественным наказанием ему за заносчивость, гордость и высокомерие перед остальными людьми. Минарет же оставался без наследника — он по-прежнему был таким же колоссальным, высоким и бесплодным символом чванства и безумия.