Эпос хищника. Сборник
Шрифт:
– Не без этого…
– Аркаша, не суди его строго - это старый больной человек, вечно злой и психованный. А тут еще такое стряслось… Он и мне бывало такого наговорит, что… Не знаю что он там тебе сказал, но я прошу прощения за него.
– Да ладно, чего уж там теперь. А как быть с моей программой?
– Ох, и не говори. Надо нанимать программиста.
– Да, это ведь таких денег стоит, тысячи полторы… - я вопросительно глянул на Михалыча.
– Угу.
– Михалыч кивнул, - Это тебе тоже Лосев сказал? Все верно, денег-то у нас и нету. Вся надежда
– Ну в принципе… В принципе я могу расставить комментарии.
– Ой ну что ты, Аркаша, у меня бы и предложить тебе такое язык не повернулся! Но ты просто золотой человек что согласился нам помочь напоследок, спасибо тебе огромное! А то совсем пропадем.
– Да пожалуйста, мне не трудно.
– Ох какие люди уходят, какие золотые люди.
– по лицу Михалыча покатилась слеза.
– Во все времена у всех народов золотые люди… первыми уходят… А тебе много осталось писать по модулю? Ты же вроде почти все закончил.
– Ну там кое-что по протоколам обмена поправить, да свести воедино.
– А долго это?
– В принципе дня четыре если плотно сесть и ничего больше не обнаружится по железу. Я планировал закончить недели через две, не торопясь - ну да я же вам говорил.
– Да торопиться-то уж куда? Все равно остальные блоки будут только к зиме готовы. Ну я думаю Лосев за тебя справится, девять месяцев осталось, родит… Хотя такой он у нас идиот, что сомневаюсь я.
– Ну за девять-то месяцев? Там же почти все готово.
– Ох, Лосев… А тебе действительно четыре дня осталось?
– Михалыч быстро взглянул на меня.
– Ну не знаю. А что, дописать?
– Что ты! Кощунство какое! Разве бы я посмел тебе такое предлагать!
– Михалыч замахал руками.
– Единственное что, я бы тогда смог твоим родителям деньги перевести за работу…
– А так что, они ничего не получат?
– я как-то совершенно об этом не задумывался.
– Ну а как же они получат-то? По какой ведомости? Мы же с тобой даже трудовой договор не составляли.
– Действительно не составляли!
– я опешил.
– А как же я у вас полгода пахал без трудового договора?
– Ох, мое упущение. Виноват я, Аркашенька. Да и ты не напоминал.
– Я думал вы там сами… Думал у вас там есть что-то такое на меня… Записано…
– Да откуда же? И поэтому деньги за модуль никак я не смогу перечислить.
– А если я сейчас подпишу договор?
– Слыханное ли дело подписывать посмертно? Да и работу ведь ты не закончил, правильно?
– Хорошо, а если я ее закончу, то как тогда?
– А тогда элементарно.
– Михалыч оживился, - Мы оформляем договор на твою мать… на мать твою… на маму Галкина. И ей выплачиваем четыреста.
– Шестьсот, как в смете.
Михалыч густо покраснел.
– Ну Лосев! Да конечно, мы же тебя решили премировать… - он совсем потупился.
– И давно решили?
– я внимательно глянул в глаза Михалычу.
Михалыч снова покраснел
– Аркашенька, не надо так зло, не надо… Много ли я нажился на чужом труде?
– он кивнул на свой потрепанный допотопный портфель, лежащий на столе.
– То есть вы себе на новый портфель отложили из сметы?
– Аркадий, значит так.
– Михалыч решительно уперся обеими пухлыми ручками в столешницу, - Если ты закончишь эту работу, я выдаю твоим родителям четыреста, а нет, значит нет.
– Значит нет. Кого-то учит жизнь, а меня учит смерть.
– я повернулся к двери.
– Хорошо пятьсот!
– Раньше надо было думать.
– Ну за шестьсот я найду троих программистов, ты думаешь один такой умный студент нашелся?
– Найдите, Михаил Германович, найдите.
– Хорошо, по ведомости.
– Нет.
– Твоим родителям помешают шестьсот? Да они сейчас на твои похороны больше потратят. Подумай о родителях, Аркаша, они ведь теперь одни остались!
Я помолчал.
– Хорошо, я добью этот модуль. Только чтобы Лосева духу не было в отделе - дайте ему отгул на неделю.
– Спасибо тебе, Аркаша, ты золотой человек. Отдел будет вообще пуст, мы все возьмем отгул чтобы тебе не мешать.
– И скажите вахтерам института, что я здесь буду оставаться на ночь - пусть не гоняют как обычно в десять.
– Ну нежильцов вахтеры и не гоняют. Золотой человек!
Весь день и всю ночь я просидел за компьютером. Я боялся, что мне захочется спать, глаза будут закрываться сами собой, и снова появится сиреневый коридор, но спать совершенно не хотелось. Вечером когда НИИ опустело, я звонил домой - мама по-прежнему рыдала в трубку, звонил Юльке - подошла ее сестра и сказала, что Юлька в жутком состоянии, наглоталась снотворного и легла спать.
За окном поднимался рассвет, розовое марево плыло из-за крыш домов. Наступали вторые сутки. Приходил Михалыч, цокал языком, говорил что-то насчет золотого человека. Ушел чтобы не мешать. Работалось легко. Ближе к вечеру я позвонил в офис Юльке, но Григорий сказал, что ее нет на работе. Тон у него был странный - одновременно вежливый, печальный и самодовольный. Звонил домой Юльке, но дома никто не брал трубку.
На вторую ночь пришла старушка-вахтерша. Сначала она подняла крик о нарушении режима, затем узнала что я нежилец, посочувствовала, обещала поставить свечку в церкви. Она долго кляла Михалыча за то, что он заставляет человека работать дни и ночи даже после смерти. Чтобы меня утешить, начала рассказывать истории о сталинских годах, когда многие продолжали работать посмертно. Мы с ней посидели, долго и душевно поговорили. Она пересказывала мне содержание старого забытого фильма "Девять дней и один год" про двух ученых-ядерщиков, погибших на испытаниях. Один из них проработал после смерти еще девять дней, а второй - еще целый год, и даже сделал какое-то открытие, которое посмертно назвали его именем.