Эр-три
Шрифт:
– Так может показаться.
– Я внезапно успокоился: так же быстро, как перед этим закипел.
– На самом деле, этот термин придумал один кореец, относительно недавно, уже в этом веке. Красный океан — это, упрощенно, мир конкуренции, жестко поделенного рынка и основной модели капитализма. Вода изначально прозрачная, океан, на самом деле, голубой, но, когда в нем плавают акулы и другие хищники…
– …они жрут друг друга почем зря, и вода окрашивается кровью, - подхватил инженер. Говорил он уже совершенно нормально и на рожон не лез, видимо, Наталья скастовала что-то природное,
Я кивнул. Наталья кивнула тоже.
– Вы знаете, идиома понятна, но это не про нас. В советской науке не может быть никакого красного океана, только голубой.
– Наталья чуть повернулась в мою сторону, как бы показывая, с кем, в основном, ведется беседа.
Хьюстон уловил и движение, и невербальный посыл, и слегка притушил лощеное свое сияние полностью довольного жизнью человека.
– У нас нет конкуренции, только соревнование, - продолжила моя визави. Это — нечто совершенно другое.
– Так какое же оно, это Ваше другое?
– я усомнился, и, конечно, дал явственно понять природу своего сомнения.
– Человек всегда и везде человек, низовые инстинкты вполне могут быть побеждены — ненадолго — рассудком, но рано или поздно все равно возьмут верх! Акулы жрут друг друга, а уж каково приходится рыбешке помельче, и представить себе страшно!
Вспомнилось всякое: как правило, неприятное. Я ведь был с такой рыбешкой знаком, точнее, я такой рыбешкой и был: особенно здорово это было заметно при распределении куцего финансирования, когда на Университет, будто манна небесная, падал внезапный грант от очередного отмывочного фонда. Мои темы регулярно оказывались «не имеющими доказанной научной значимости», экспедиции планировались и оплачивались в последнюю очередь, без того редкие бюджетные студенческие места резались по живому, однажды сократившись окончательно и вдруг.
Страшные акульи челюсти клацали все ближе и все чаще, гляциология казалась ненужнейшей из дисциплин, и только череда невероятно удачных совпадений позволила мне уйти на глубину, и обратиться там не жирной макрелью, природной добычей акулы, а точно таким же хищником, пусть и не очень крупным. Сожрать профессора Амлетссона оказалось куда сложнее, чем ассистента кафедры, и акулы не справились. Правда, конкретно мой участок красного океана стремительно превращался в океан буро-зеленый, а точнее — того же цвета болото, стоячее и стремительно зарастающее ряской.
Терзало меня смутное сомнение, что в советской науке все должно быть немного не так, но мысли эти я относил на счет совершеннейшего своего очарования коммунистической действительностью.
– И все же… Знаете, профессор, я бы не хотела сейчас обсуждать такие сложные вопросы. Вы и сами все увидите и узнаете, а узнав и увидев, поймете. Давайте сменим тему?
– и, дождавшись моего согласия (мнением Хьюстона русалка, кажется, не заинтересовалась в принципе), вдруг указала ладонью куда-то в сторону панорамного окна.
– Мы с вами только что говорили о красном океане, упомянули голубой… Тут же, безо всяких метафор, белый.
За окном, на огромной
Глава 10. Объект и Проект
Все началось с того, что остров оказался полуостровом: в этом я убедился, выведя с элофона морок с картой этой, очень интересной, местности.
Мне, конечно, говорили об этом и раньше, но в голове моей мохнатой, утомленной страшным перелетом и массой новых, пусть и позитивных, впечатлений и ощущений, отложился, отчего-то, именно остров.
Экраноплан наш стоял у пристани: именно стоял, не покачиваясь и не вибрируя, будто накрепко прибитый исполинскими гвоздями к недалекому дну. Немного шумели сходящие на берег пассажиры, каковых, и правда, оказалось совсем немного — человек, от силы, тридцать. Громко и противно орали вечно голодные чайки, которых я совершенно не ожидал здесь, на крайнем севере, увидеть — если верить карте, а оснований в ней сомневаться у меня не было, полуостров находился значительно севернее не только Зеленого Острова, но и Острова Ледяного.
Снова подумал о Рыжей-и-Смешливой: ей нравились такие, климатически-парадоксальные места, а мне нравилось, когда что-то нравилось ей.
– Полуостров Rybachiy, - сообщила мне переводчик.
– Самое теплое место советского Крайнего Севера.
– Интересное название, - попробовал проявить вежливость уже думающий о своем, почти собачьем, я.
– Что оно означает?
– Рыбацкий, - жизнерадостно опередил девушку американский инженер.
– Тут во все времена водилась рыба, очень много рыбы, профессор. Море местное не замерзает принципиально, а значит, вместе с рыбой и из-за нее тут всегда были и рыбаки.
– Здесь очень северно и должно быть очень холодно зимой, - решил уточнить я.
– Я понимаю, что где-то здесь заканчивается теплое течение, но одной только силы его тепла вряд ли бы хватило на то, чтобы в краю вечной зимы устроить вечное же лето.
– Дело, конечно, не только в течении. Есть гипотезы, есть даже теории.
– Проявила знание материала девушка Анна Стогова.
– Например, отечественные климатологи давно отмечали, что в округе практически не водятся ледяные спектры — а ведь тысячей километров к востоку от них попросту нет житья! Может, дело в том, что серьезно нарушена нормальная карта стихийных эфирных сил?
Некая мысль, обосновавшаяся в самом дальнем и пыльном углу моей ментосферы — хотя у сферы, даже виртуальной, углов быть не может — сделала пару шагов, первых и от того робких, с периферии в сторону центра внимания. Мысль была как-то связана с аномально теплым северным краем, но додумать ее до конца я не успел — неторопливо, за умной беседой, шествуя по пристани, мы, наконец, добрались до здания морского вокзала.
Вокзал оказался солиден и воздушен, хотя так и не бывает, во всяком случае, одновременно. Размеры здания казались избыточными для заштатного морского порта, ажурные конструкции напоминали рвущийся к солнцу лес, а багряно-золотая окраска бетонных, видимо, «деревьев», превращала лес в совершенно осенний.