Эра счастья
Шрифт:
Кира сделала последний глоток горячего, бодрящего чая и пошла прочь от кафе к автобусной остановке. Почему-то именно сейчас ей захотелось схватить за рукав заведующего лабораторией вместе с директором и прокричать им: «Да как же вы смеете отбирать у людей истинное счастье! Экспериментировать концентрациями медиаторов, забывая о том, что нейрохимия – это такой же след от счастья, как след человека на снегу. Но разве можете вы по нему определить, куда шел человек, что об этом думал, догонял он кого-то или, наоборот, стремился убежать? Кто были его друзья, любимый человек, любимое дело? Не знаете?! Так и не лезьте со своими исследованиями туда, где люди могут и должны быть сами себе хозяевами!»
Она
Вокруг никого не было (ведь в это время все ехали из института, но никак не обратно), только продавец газет и журналов:
– Покупайте свежие газеты, – бодро, но без особого энтузиазма проговорил человек за прилавком. – Полюбопытствуйте, что о счастье пишут.
«А что о нем писать? – подумала про себя Кира. – Мне и так все ясно!»
Но подошла поподробнее рассмотреть яркие листки газет.
– Вот, например, результаты опроса на улицах столицы о счастье – интересно. Или вот – интервью в исправительной колонии и из неблагополучных семей.
– Хорошо. Дайте мне их, посмотрю пока.
Кира рассчиталась с продавцом сплетен и погрузилась в столичные новости в ожидании автобуса. Когда он подошел, ей уже не хотелось никуда ехать. Ничего никому не хотелось кричать и доказывать, однако, опустив голову, она покорно поднялась на подножку. Автобус был пуст.
Ей стало очень печально оттого, что есть на свете люди (и много людей!), которые просто жаждут получить лабораторное счастье. Вот, например, малообеспеченные люди: им не на что надеяться, неоткуда ждать помощи. Или инвалиды, с рождения или волею случая обделенные физическими или умственными возможностями. Или пожизненно заключенные… какое уж тут счастье…
Голова шла кругом. В горле застыл ком.
Вокруг нее кружились больные, немощные, искалеченные, одинокие… Все они в голос рассказывали о своих бедах и проблемах, многие рыдали в отчаянии: непоправимые утраты, горе, обида, злоба, неверие, безнадежность охватили их сердца. Люди подступали все ближе, обвиняя в бездействии и гнусных мыслях о якобы бесполезном «счастье» из Зоны:
– Это была ошибка следствия или подкуп, – неспешно размышлял рядом с ней мужчина лет тридцати, но весь седой. – Меня обвинили в убийстве, которого я не совершал, и осудили на пожизненное заключение. Мой бизнес, в который я вложил и деньги, и душу, и все свое время, достался конкуренту. Молодая жена осталась без средств к существованию, и я даже не обижусь на нее, если она скоро снова выйдет замуж – у нее просто нет иного выбора. Она должна жить, родить ребенка, которого у меня уже никогда не будет. А моя жизнь загублена. Моя репутация теперь ничего не стоит. Я растоптан. Я среди убийц и воров, среди падали, отбросов общества. Чем я это заслужил? Я уже давно мертв.
– Моя мать просто дура, – говорил подросток неопределенного пола, временами похожий то на девочку, то на мальчика. – Когда она избила меня первый раз, я был еще совсем маленький. Тогда я поджег ее шкаф и впервые сбежал. Теперь меня знают все сотрудники органов опеки и отдела несовершеннолетних в полиции… О чем вы? Какое может быть счастье, когда твоя собственная мать ненавидит тебя?
– Пашешь, пашешь всю жизнь как проклятый, – небритому мужчине в поношенном свитере было за пятьдесят, он курил папиросу и смотрел в сторону, – все пытаешься прокормить семью, жить не хуже всех. С цеха вылезешь едва живой, до дома доедешь, «соточку» накатишь да свалишься сразу от усталости. Уже не слышишь ни зудение жены, ни попрошайничество дочек на очередные цацки. Счастье… – он брезгливо сморщился. – Где уж нам на этом свете… А на том и подавно… До крышки гроба недалеко… Закопают – и дело с концом… Уж если ни на что в этой жизни не заработали, ничего хорошего не видали, так, может, хоть с этим счастьем ученые не обделят? А?
– Неужели я так много хочу? – молоденькая, ярко одетая девушка сидела напротив, размазывая тушь по симпатичному личику, нервно покачивая ножкой на высокой шпильке. – Мы любили друг друга. Много лет были вместе. Правда, он редко приходил ко мне, говорил, что очень занят и устает на работе. Цветы дарил очень редко. Нежных слов и признаний в любви от него было не дождаться – он считал, что это ни к чему, излишне, ведь и так все ясно: раз сказал однажды, что любит и хочет быть со мной, то так оно и есть. И я верила! Я всему верила! Лишь бы только быть с ним рядом, лишь бы сделать его счастливым! А потом…– голос ее сорвался на детский плач, – потом он женился на другой.
– Моя жена, моя Настя, с которой мы прожили душа в душу двадцать два года, погибла в случайной перестрелке на улице, – лицо пожилого рассказчика, хоть и было размыто, выглядело очень знакомым, но Кира не могла припомнить, где она могла встречаться с этим человеком. – Этих гадов тогда так и не нашли. Настя действительно была моей второй половинкой: кусочком сердца, кусочком души. И ее не стало. Мне казалось, что весь мир канул в пучину. Ни дети, ни работа – ничего не давало мне успокоения. Я любил ее. Но насколько сильной была моя любовь, я понял только после ее смерти. Я каждую ночь слышу ее задорный смех, вижу милое сердцу лицо. Зачем ты оставила меня, Настенька? Моя Настена. Я так скучаю по тебе!
И тут Кира вспомнила:
– Виктор Иванович, неужели это вы?
Видение исчезло.
Она с болью закрыла глаза, но другие образы все равно не отпускали ее. Они продолжали шептать, говорить и кричать. Они плакали, молили, корили, винили. Кто-то просто отворачивался, кто-то уходил, а кто-то падал без сил.
Одно из видений стало вдруг абсолютно реальным и прикоснулось к ее плечу:
– Надо же, как устала, бедненькая. Пойди домой, отдохни. Все образуется. Слышишь меня?
Кира слышала.
– Конечная, дочка. Приехали мы.
***
Радислав Петрович тоже не дождался окончания праздничного банкета. Он улучил момент, когда сотрудники увлеклись банкетом и новыми знакомствами, и теперь ехал в своей машине в Виноградное. Там, в президентском люксе государственной гостиницы, его уже ждали два очень высокопоставленных человека. Один из них был ему знаком. Альберт Зибельманн состоял первым Советником президента с момента его избрания на этот пост. Поговаривали даже, что первый человек в стране обязан всем незаурядному Советнику. А теперь политик считал своим долгом лично присутствовать в Виноградном и следить за ходом событий вокруг объекта «Эс Икс». Все прочие дела он счел возможным переложить на плечи своих замов, в то время как ранее, даже в самых трудных ситуациях как своей личной, так и общественной жизни не позволял себе подобного самоустранения от государственных дел. Однако теперь обстановка в Зоне Посещения складывалась совершенно не банальная и требовала соответствующего нестандартного поведения.
Пройдя тщательный досмотр у охраны перед номером гостиницы, директор Виноградной Зоны вошел в комнату.
– Добрый вечер, Радислав Петрович, – приветствовал его сам Советник. Это был сухой пожилой человек. Его лицо оставалось серьезным всегда, во всех случаях, сколько себя помнил директор, даже если обстановка этого не требовала.
– Вечер добрый, Альберт Фридрихович, – откликнулся на его приветствие директор и с легким поклоном протянул руку.
– Приятно вновь с вами встретиться, – Советник поспешно пожал его руку. – Но сегодня я не один. Вместе со мной из Москвы прилетел Советник президента по национальной безопасности. Прошу вас, познакомьтесь, – из роскошного кресла поднялся плотно сложенный человек, – Михаил Александрович Наумов.