Эрагон.Наследие

Паолини Кристофер

— Давай лучше я.

— Нет. это уж совсем никуда не годится. — запротесто­вала Катрина.

— Ерунда. Иди хоть посиди немного, а я закончу… Ну же. ступай.

Она покачала головой:

— Нет. Это тебе нужно отдохнуть, а вовсе не мне. И по­том. это не мужская работа.

Роран презрительно фыркнул:

— Это кем такой закон писан? Мужская работа, жен­ская… Любая работа должна быть сделана, и точка. А те­перь иди и сядь спокойно: ты сразу почувствуешь себя луч­ше. как только дашь отдых ногам.

— Роран. я же хорошо себя чувствую.

— Не глупи. — Он ласково пытался отодвинуть ее от ко­рыта. но она не уходила.

— Это неправильно. — протестовала она. — Что люди подумают? —

Она махнула рукой в сторону бредущих по грязной дороге варденов.

— Они могут думать все. что им угодно. Это ведь я на тебе женат, а не они. Если они считают, что, помогая тебе, я теряю свое мужское достоинство, значит, они просто дураки.

— Но ведь…

— Но ведь ничего. Ступай. Кыш! Убирайся отсюда.

— Но я…

— Я с тобой спорить не собираюсь. Если ты сама не сядешь, я отнесу тебя туда и к пню привяжу.

Хмурого выражения у нее на лице как не бывало.

— Так-таки и привяжешь? — весело спросила она.

— Так-таки и привяжу. А теперь уходи! — Когда Катрина неохотно отошла от своего драгоценного корыта ровно на один шаг. Роран в притворном отчаянии воскликнул: — Hу ты и упрямая!

На себя посмотри. Ты даже мула кое-чему научить смог бы.

Неправда, я ни капельки не упрямый. — Он расстегнул ремень, снял с себя кольчугу и повесил ее на шесту вхо­да в палатку, потом снял латные нарукавники и закатал рукава рубахи. Воздух холодил кожу, а эти мокрые бинты были еще холоднее — они успели остыть, пока лежали на стиральной доске, — но это было ничего, вода-то была те­плая, и руки в ней быстро согрелись. Разноцветные мыль­ные пузыри так и разлетались во все стороны, когда Роран с силой стал тереть ткань по стиральной доске.

Оглянувшись через плечо, он с удовлетворением отме­тил, что Катрина действительно отдыхает, впрочем, сидя на пеньке, вряд ли можно было так уж хорошо отдохнуть.

— Хочешь чая с ромашкой? — спросила она. — Гертру­да дала мне сегодня утром целую горсть свежих цветов. Я могу приготовить чай для нас обоих.

— Это было бы хорошо.

Дружеское молчание воцарилось между ними, пока Ро­ран возился с этой бесконечной стиркой. Впрочем, работа даже как бы убаюкала его, привела в благостное настрое­ние; ему нравилось делать что-то руками, а не только во­евать и убивать, и потом, близость к Катрине давала ощу­щение удовлетворения и покоя.

Он уже выжимал последнюю порцию белья, и свежий чай был уже налит и ждал его рядом с Катриной, когда вдруг кто-то громко окликнул их с той стороны грязной, забитой пешими и конными дороги. Роран не сразу даже понял, что это Балдор. Он бежал к ним по грязи, не разби­рая дороги и виляя между повозками. На нем был грязный кожаный фартук и толстые перчатки до локтя, тоже пере­пачканные грязью и такие изношенные и залоснившиеся, что пальцы на них были такими же твердыми и блестящи­ми, как панцирь черепахи. Густые темные волосы Балдора были перехвачены сзади обрывком кожаной тесемки, а лоб пересекали сумрачные морщины. Балдор был немно­го меньше ростом, чем его отец, Хорст, и его старший брат, Олбрих, но в сравнении с другими людьми он все-таки был очень высоким, а его весьма развитая мускулатура свидетельствовала о том, что он с детства помогал своему отцу-кузнецу. Из них троих никто в тот день в битве не уча­ствовал —умелые кузнецы обычно слишком ценились, что­бы рисковать ими в бою, — хотя Роран и советовал Насуаде позволить им сражаться, поскольку Хорст и его сыновья и воинами были умелыми, а уж силы им и вовсе не зани­мать было. К тому же Роран знал, что на них всегда можно положиться даже в самых трудных обстоятельствах.

Он перестал стирать и вытер руки, пытаясь понять, что случилось. Катрина тоже вскочила и подбежала к нему.

Когда Балдор наконец до них добрался, ему пришлось некоторое время постоять, чтобы перевести дыхание, а потом он выпалил:

— Идемте скорей! У матери недавно роды начались, и мы…

— Где она? — прервала его Катрина.

— В нашей палатке.

Катрина кивнула:

— Хорошо, мы постараемся прийти как можно скорее.

На лице Балдора отразилась глубокая благодарность, он тут же развернулся и помчался обратно.

Пока Катрина, согнувшись, что-то собирала в палатке, Роран выплеснул содержимое чайника в костер и затушил его. Горящие дрова зашипели, и над ними вместо дыма поднялось облако пара, наполнив воздух неприятным запахом.

Предчувствие чего-то ужасного и какое-то странное возбуждение заставляли Рорана спешить.

«Только бы она не умерла», — думал он, вспоминая те разговоры, которыми обменивались женщины, обсуждая возраст жены кузнеца и ее чрезмерно затянувшуюся бе­ременность. Илейн всегда была добра к ним с Эрагоном, и они очень ее любили.

— Ты готов? — спросила Катрина, выныривая из палат­ки и прикрывая голову голубым шарфом.

Роран подхватил с земли свой пояс и молот:

— Готов. Пошли.

8. Цена власти

Ну вот, госпожа моя, вам это больше не понадобит­ся, и слава богу.

С тихим шелестом был снят с руки последний слой по­вязки, и Фарика унесла старые бинты. Бинтовать изранен­ные предплечья Насуада была вынуждена с того дня, когда она и воинственный Фадавар, испытывая свое мужество и соревнуясь друг с другом, подвергли себя Испытанию Длинных Ножей.

Насуада стояла, изучая рисунок огромного старого ковра, а Фарика обмывала и умащивала мазями ее руки. Сама Насуада, с тех пор как победила во время Испыта­ния Длинных Ножей, ни разу даже не посмотрела на свои шрамы; тогда эти, еще совсем свежие, раны показались ей столь ужасными, что ей не хотелось снова их видеть, пока они не заживут.

Шрамы располагались асимметрично: шесть поперек внутренней стороны ее левого предплечья, три — поперек правого. Каждый из шрамов был три-четыре дюйма дли­ной и совершенно прямой, лишь самый конец одного из них на правой руке чуть изогнулся; тогда она все-таки не­сколько утратила самообладание, и нож дрогнул в ее руке, нанеся слегка извилистый порез почти в два раза длиннее всех остальных. Кожа вокруг шрамов была нежно-розовой и морщинистой, а сами шрамы были лишь немного свет­лее остальной ее кожи, и она была очень благодарна за это судьбе: она боялась, что шрамы будут белыми, блестящи­ми и куда более заметными. Впрочем, они и так выделя­лись довольно сильно, приподнимаясь над поверхностью кожи примерно на четверть дюйма; эти твердые складки выглядели так, словно под кожу Насуаде вставили гладкие стальные прутья.

Она рассматривала свои шрамы с двойственным чув­ством. С детства отец учил ее соблюдать обычаи родного народа, однако почти всю свою жизнь она провела среди варденов и гномов. Единственные ритуалы, которые она дей­ствительно соблюдала, да и то нерегулярно, были связаны с религиозными верованиями кочевников. Она, например, никогда не осмелилась бы руководить Танцем Барабанов или участвовать в энергичном Выкликании Имен, а также — и от этого Насуада особенно воздерживалась — соревноваться с кем бы то ни было во время Испытания Длинных Ножей. И все же ей пришлось это сделать! И в результате у нее, еще совсем молодой и прекрасной женщины, были предплечья, «украшенные» девятью длиннющими шрамами. Она могла бы, разумеется, приказать своим магам, и те удалили бы урод­ливые шрамы, но тогда исчезло бы драгоценное свидетель­ство ее неоспоримой победы в Испытании Длинных Ножей, и кочевые племена наверняка перестали бы ей подчиняться.