Эрагон.Наследие
Шрифт:
«Если мне когда-нибудь удастся загнать в угол ту трусливую крысу, которая это сделала, я съем ее живьем вместе с башмаками!»
На обратном пути Эрагон предложил Сапфире слегка изменить маршрут, и она согласилась, развернувшись так круто, что линия горизонта словно встала дыбом, разделив мир на две половины — темно-синюю и буро-зеленую.
Полдня они потратили на поиски. Сапфира первой увидела сверху знакомое скопление холмов из песчаника и среди них один особенный — высокий, с пологими склонами из красного песчаника, с огромной пещерой и алмазной гробницей, сверкающей на вершине. Холм был точно таким же, как помнилось Эрагону. Но он все смотрел на него, не в силах преодолеть болезненное стеснение в груди.
Сапфира опустилась рядом с гробницей, кроша когтями мягкий песчаник. Эрагон медленно отстегнул крепежные ремни и соскользнул на землю. У него даже голова закружилась, когда он почувствовал знакомый запах теплого камня. На мгновение ему показалось, что он вернулся в прошлое…
Затем он заставил себя встряхнуться и, когда мысли его несколько прояснились, подошел к гробнице, заглянул в ее прозрачные глубины и увидел Брома.
Он увидел своего отца.
Внешне Бром ничуть не переменился. Алмазный покров надежно защищал его от воздействия времени, и его плоть не выказывала ни малейших признаков разложения. Кожа на таком знакомом, покрытом глубокими морщинами лице была по-прежнему упругой, даже, пожалуй, слегка розоватой, словно под нею все еще пульсировала живая кровь. Казалось, в любой момент Бром может открыть глаза и встать на ноги, готовый продолжать их незавершенное путешествие. В какой-то степени он действительно стал бессмертным, ибо не старел и оставался прежним, навечно отданный во власть вечного, лишенного сновидений сна.
Меч лежал у него на груди, как и его длинная седая борода, и руки были сложены как бы на рукояти меча в точности так, как когда-то уложил их Эрагон. Рядом лежал его узловатый посох, покрытый резьбой, в которой Эрагон теперь узнавал иероглифы древнего языка.
Слезы потекли у Эрагона по щекам. Упав на колени, он некоторое время просто тихо плакал, чувствуя, что Сапфира, придвинувшись к нему, горюет с ним вместе.
Наконец Эрагон встал и снова стал вглядываться в черты Брома. Теперь он знал, что нужно искать в этом лице. Теперь он замечал, как сильно похож на отца, хотя лицо Брома и было куда старше и куда сильней подверглось воздействию времени, да и борода мешала как следует разглядеть его черты. Однако сходство их не подлежало сомнению. Те же выступающие скулы, впадинка между бровями, изгиб верхней губы — все это Эрагон теперь узнавал с какой-то горькой радостью. Он, правда, не унаследовал крючковатого носа Брома, похоже, нос он получил от матери.
Эрагон все смотрел и смотрел на отца полными слез глазами, а потом тихо промолвил:
— Все кончено, отец. Я это сделал… Мыэто сделали! Гальбаторикс мертв, на троне теперь Насуада, а мы с Сапфирой целы и невредимы. Тебе ведь приятно узнать об этом, правда, старый лис? — Он улыбнулся и вытер мокрые глаза тыльной стороной ладони. — Мало того, на острове Врёнгард мы нашли много драконьих яиц! Представляешь? Драконы теперь не вымрут! И мы с Сапфирой поможем их растить и воспитывать. О такомты даже и мечтать не мог, верно? — Эрагон снова улыбнулся. Он отчего-то чувствовал себя глупым восторженным мальчишкой, но одновременно горе утраты давило ему на душу. — Хотелось бы мне знать, что ты обо всем этом думаешь… Ты выглядишь точно так же, как и тогда, а вот мы с Сапфирой сильно изменились. Интересно, узнал бы ты нас?
«Конечно, узнал бы, — сказала Сапфира. — Ты же его сын. — Она нежно коснулась Эрагона мордой. — И потом, лицо у тебя не так уж сильно изменилось с тех пор. Он не смог бы принять тебя за кого-то другого, хотя, конечно, запах у тебя стал совсем иным».
«Вот как?»
«Конечно. Теперь ты пахнешь почти как эльф… Но, так или иначе, а Бром вряд ли принял бы меня за Шрюкна или Глаэдра, это уж точно!»
«Да уж!»
Эрагон чихнул и на минутку отошел от гробницы. Бром казался таким живым внутри этого алмазного саркофага… Это вызывало у Эрагона дикие, невозможные мечты — которые он, впрочем, почти отвергал разумом, и все же чувства не позволяли ему с ними расстаться, — о том, что Умаротху и другим Элдунари, возможно, с помощью своих общих знаний и умений смогли бы сделать то, о чем он боялся даже говорить. Ведь смогли же они воплотить в жизнь то, что он только пытался сделать с помощью своего заклятия во дворце Гальбаторикса! И искорка отчаянной надежды вновь затеплилась в его сердце.
И Эрагон, обращаясь одновременно к Сапфире и Умаротху, сказал:
«Как только Бром умер, мы с Сапфирой сразу его похоронили, а потом Сапфира превратила простой песчаник в алмаз. Это, правда, произошло только на следующий день, но в каменную гробницу, подальше от воздуха, мы спрятали его сразу, еще ночью. Умаротх, может быть, твоя сила и сила других Элдунари в сочетании с вашими знаниями смогли бы… смогли бы исцелить его? — Эрагон весь задрожал, как в лихорадке, и прибавил: — Я ведь тогда еще не умел исцелять такие тяжкие раны. Хотя теперь… теперь, мне кажется, я мог бы исцелить их и спасти его».
«Это было бы куда труднее, чем тебе кажется», — сказал Умаротх.
«Да, я понимаю, но уж ты-то наверняка смог бы это сделать! — воскликнул Эрагон. — Я же видел, как вы с Сапфирой делали с помощью магии поистине удивительные вещи. Конечно же, это в твоих силах!»
«Ты же прекрасно знаешь, что мы не можем использовать магию по желанию, даже своему собственному», — с упреком сказала Сапфира.
«И даже если б нам удалось оживить Брома, — сказал Умаротх, — то, скорее всего, мы не смогли бы восстановить его разум. Разум и душа — слишком сложные вещи; если мы это сделаем, он вполне может оказаться умственно неполноценным или же совершенно перемениться как личность. И что тогда? Ты бы хотел, чтобы он жил таким? А он бы этого хотел? Нет, Эрагон, лучше оставить все как есть. Ты будешь чтить его в своих мыслях и поступках, как делал это до сих пор. Я понимаю, ты хотел бы, чтобы все было иначе. Как и все мы, потерявшие того, кого любили более всего на свете. Однако таков порядок вещей. Бром живет в твоих воспоминаниях. И тебе следует с этим смириться».
«Но я…»
Договорить ему не дал самый старший из Элдунари, Валдр. Он удивил Эрагона тем, что заговорил с ним не с помощью образов и чувств, а с помощью слов древнего языка, хоть и выговаривал их с огромным трудом и напряжением, словно чужие. Он сказал:
«Оставь мертвых земле. Они существуют не для нас». И больше он ничего не прибавил, но Эрагон почувствовал исходящие от него сочувствие и огромную печаль.
Тяжело вздохнув, Эрагон на мгновение закрыл глаза. А затем позволил своему сердцу отпустить на волю эту заблудшую надежду и вновь принять тот факт, что Брома больше нет.
«Ах, — сказал он Сапфире, — я и не думал, что это будет так трудно».
«Было бы странно, если бы это было легко».
Почувствовав ее теплое дыхание у себя на макушке, он слабо улыбнулся и, собрав все свое мужество, снова посмотрел на Брома.
— Отец, — сказал он ему. И это слово имело у него во рту какой-то странный вкус, у него никогда еще не было повода назвать так кого-то другого. Затем Эрагон перевел взгляд на те руны, которые высек на шпиле гробницы. Там было написано:
ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ БРОМ. Он был Всадником. А мне он был как отец. Пусть вечно славится его имя.Он горько улыбнулся, понимая, как близко от истины тогда оказался. А затем заговорил на древнем языке, и алмазная поверхность затрепетала, задрожала, как вода, и на ней стали появляться новые руны. Когда же Эрагон умолк, на гробнице возникла новая надпись:
ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ БРОМ. Он был Всадником, нерушимо связанным с драконом Сапфирой. Он был сыном Холкомба и Нельды и возлюбленным Селены. Он был отцом Эрагона Губителя Шейдов и основателем ордена варденов. И он был вечным врагом Проклятых. Пусть же вечно славится его имя. Стидья унин мор'ранр (что означает: «Покойся с миром»).