Ересь Хоруса. Омнибус. Том 3
Шрифт:
Брантан повернул голову к Тиро.
— Объединиться? Зачем?
— Он верит, что мы можем убить Альфария.
— Убить Альфария?
— Да.
— Убить примарха…
— Мы отомстим, — сказал Сайбус, вставая у контейнера рядом с Тиро и вкладывая в слова всю свою ненависть и боль. — Не Фениксийцу, но придет и его время.
Брантан открыл глаза: ввалившиеся и мутные, с красными прожилками от лопнувших сосудов и некрозной желтизной. Тиро увидел в них безумие и отшатнулся. За ввалившимися глазами царило помешательство.
— Отомстим… Да, отомстим. Наше спасение — в крови.
— Тридцать секунд, — напомнил Тарса.
Тиро собрался с мыслями. Он видел в Брантане боль и отчаянную жажду мести и не хотел следовать мнению человека, чей разум был разрушен мучениями и вечностью самообвинений.
Он почувствовал на себе взгляд Тарсы и заметил, что ядовитая ярость в глазах Брантана ужаснула его не меньше.
Между ними возникло молчаливое взаимопонимание.
Слезы на щеках Брантана замерзли мгновенно, но перед тем, как его поглотила ледяная вечность, он успел отдать последний приказ:
— Сделайте это. Убейте Альфария и выжгите слабость, приведшую нас к поражению.
Глава 6
Цель / Расследования / Растворившийся во тьме
Воздух кузницы дрожал от жара и сверкал ярко-оранжевыми огоньками искр. В адском пламени горнов перерабатывали сталь, снятую с «Зета Моргальда».
Ручьи расплавленного металла стекали в литейные формы для оружия, и обнаженные по пояс Железнорукие работали кузнечными молотами у почерневших от огня наковален. Дым с шипением поднимался от воды, которая была слишком несвежей для закалки, отчего опытные мастера говорили, что в металл подмешивается слабость.
Грязные от копоти знамена, на каждом из которых красовались символы мастеров-оружейников, трепетали в восходящих потоках горячего воздуха. Когда-то кессонные стены кузницы были увешаны великолепными работами этих мастеров — воинов, создававших в этом обжигающем жаре настоящие чудеса из металла. Когда-то в этих стенах гремели песни, становившиеся частью каждого шедевра.
Теперь не было ничего, что могло бы стряхнуть со знамен копоть; песни умолкли, а чудес почти не осталось.
Позади грохотавших молотками кузнецов у наковальни работали двое, окруженные ореолом красноватого света. Как и Железнорукие, они были обнажены по пояс, но на этом сходство заканчивалось.
У Никоны Шарроукина была алебастрово-белая кожа, и только прядь блестящих черных волос, собранная в короткий хвост, показывала, что он не альбинос. Миндалевидные глаза на орлином лице почти не отражали свет горна и летящие искры.
Атеш Тарса был его полной противоположностью, с темной кожей, красными глазами и бритой головой, напоминающей шар из черного обсидиана. И в отличие от Шарроукина, сын Ноктюрна в этой обстановке чувствовал себя как дома.
Два дня оставалось до прибытия Железных Рук в пункт, найденный Сабиком Велундом в астронавигационном журнале «Моргельда». После встречи «Железного Сердца» и «Сизифея» Шарроукин и Тарса проводили время за тренировками, спаррингами и, как теперь, ковкой.
Тарса держал на наковальне светящийся оранжевым клинок меча, в то время как Шарроукин обрабатывал металл молотом.
— Осторожно, — предупредил его Тарса. — Не погни края. Ты потратил два дня на то, чтобы прокалить и выпрямить сталь. Жаль будет ее выбрасывать.
— Как получилось, что апотекарий разбирается не только в тайнах плоти, но и в тайнах стали? — спросил Шарроукин.
— У всех сынов Ноктюрна есть тяга к кузнечному делу. Мои умения достаточно посредственны.
Ограниченность познаний в металлургии не мешала Шарроукину понимать, что Тарса к себе несправедлив. Но он не видел смысла спорить. Саламандр был скромным воином и предпочитал, чтобы его способности говорили все сами.
— Лучше, чем у меня.
— Они у наковальни лучше, чем у тебя, — ответил Тарса, но желания обидеть в голосе не было. Он покачал головой. — А ведь в шахтах родился.
— Я был из соляных, — ответил Шарроукин. Его челюсть напряглась, а молот говорил о глубоко укоренившейся злости. — Как только я научился ходить, меня отправили в приливные бассейны в самых глубоких пещерах Ликея. Я и еще сотня детей целыми днями соскребали с камней кристаллы с помощью затупленных кирок. Фабрики по производству инструментов добавляли эту соль в воду для закалки.
Тарса кивнул, переворачивая клинок.
— Соленая вода лучше проводит тепло, и сталь с ней получается тверже, чем с чистой. Однако немногим инструментам нужна подобная твердость. Работа, должно быть, была опасной.
— Да, — сказал Шарроукин. — Дети постоянно тонули. Порой вода внезапно возвращалась в пещеры. И была поговорка, что лучшая соль получается из костей.
— Довольно обработки молотом, — сказал Тарса, убирая клинок из-под ударов Шарроукина. — Иначе лезвие затупится.
Саламандр поднял клинок за стержень и осмотрел кромку лезвия.
— Симметрия не идеальна, но деформации нет.
— Пойдет?
Тарса опять кивнул и передал клинок Шарроукину, который вытер его начисто, после чего принялся шлифовать мелкозернистой пемзой.
— Полируй клинок, пока он не начнет блестеть синим, как летний вечер.
— Я не видел солнца до тринадцати лет, — сказал Шарроукин.
— Тогда представь синюю броню Восьмого легиона.
— Мне больше нравится представлять ее красной от их крови.
— Красный ты получишь при закалке.
Шарроукин положил клинок на наковальню.
— Один выпад — и лезвие становится красным. Мне это нравится.
— Если хочешь, я могу изготовить тебе рукоять.
— Это будет честью для меня, Атеш, — ответил Шарроукин.
— Нет, для меня, Никона, — сказал Тарса.
— Только что-нибудь простое. Я не любитель вычурного оружия.
— Две пластины из лакированного черного дерева?
— Отлично, — ответил Шарроукин. — Прости, сегодня душа к ковке не лежит.