Ересь внутри
Шрифт:
— Да, хорошо. — Бетриму все это совсем не нравилось, но, похоже, выбора у него не было.
— Тогда развлекайтесь, а мне лучше вернуться к Генри, пока она не начала думать, что я кувыркаюсь со шлюхами. Нам не нужно, чтобы она принялась без повода крошить людей в капусту.
Бетрим осмотрелся в поисках Розы. Девушка стояла, прислонившись к барной стойке, и не сводила с него глаз. «Вот что выделяет хороших шлюх, — решил Торн, — они всегда делают вид, что хотят тебя, даже если ты урод каких поискать».
Шустрый хлопнул Бетрима по руке.
— Позаботься о ней, Шип.
— Ага.
— Ей нравится, когда кусают ее соски.
— Ага… что? — встрепенулся Бетрим, но Шустрого за столом уже не было — он двинулся в глубь зала, разговаривая с матерью.
Торн налил себе еще стакан и залпом выпил его, а затем поднялся и пошел к ждущей его проститутке. Роза встретила его на полпути и тесно прижалась. Даже сквозь одежду он ощущал ее груди, от которых бурлила кровь. Ее белая кожа, ее черные волосы, чернее черного глаза, исходящий от нее запах секса…
Ловким движением она запустила руку ему в штаны и нарочито неспешно принялась ласкать член. Бетрим вздрогнул и обхватил ее за талию. Он уже был готов нагнуть ее над столом и овладеть ею прямо здесь, посреди общего зала.
— Вижу, ты можешь заплатить вдвойне, — прошептала она ему на ухо, и Торн вдруг понял, что одной рукой она держит его член, а другой — его кошель. — Я пока что подержу оба. Не волнуйся, я заберу себе лишь то, что заслужу.
— Уж лучше бы тебе постараться! — рыкнул Бетрим, когда она повела его к лестнице.
Роза взглянула на него, и озорная усмешка заиграла на ее лице — совсем не такая, как у ее братца.
— О, я постараюсь…
Арбитр
Танкуил пытался представить себе ситуацию более неловкую и напряженную, чем та, в которой он оказался. Безуспешно. Сидеть между двумя женщинами, каждая из которых ненавидит другую, в чем-то было даже хуже, чем держать ответ перед Советом Инквизиции; хуже, чем оказаться обвиненным в преступлении, которого не совершал; хуже, чем стоять и смотреть, как арбитр вершит правосудие над собственными родителями.
В свою очередь, Джеззет шоу из этого не делала. Она просто смотрела в кружку, но Танкуил буквально ощущал ее гнев, словную темную ауру, окружившую девушку и пресекавшую на корню любые попытки завязать разговор. Генри держалась более открыто — она метала в Джеззет полные яда взгляды и кривила лицо даже презрительнее, чем прежде.
Общую печальную картину прекрасно дополняли шум, гам и пьяные запевы, не утихавшие в таверне. Их стол являл собой островок унылого безмолвия посреди бурлящего моря веселья, и это действовало Танкуилу на нервы.
Гигант вздохнул, и Генри тут же устремила на него взгляд, которым можно было бы заморозить океан.
— Вот не надо этого, Генри. Я устал, — пробубнил Мослак. — Все остальные веселятся, а я здесь, застрял с тремя людьми, у которых на лицах написано желание поубивать друг друга.
— Я не хочу убивать никого из вас, — сказал Танкуил.
— Даже Шипа?
— Особенно Шипа. Пытаться убить его — опасная затея. На нем и так шесть мертвых арбитров.
Генри плюнула на устеленный соломой пол. Попала она точно на ногу какому-то мужчине, но тому хватило всего одного взгляда на их стол, чтобы позабыть обо всех своих претензиях.
— Он нам этим тоже хвастался, — злобно проворчала Генри.
— Ты действительно сжигал людей? — спросил Мослак.
Не самая приятная тема для разговора, но к этому моменту Даркхарт уже был готов говорить вообще о чем угодно.
— За мной числятся… несколько сожжений.
— Почему? Я имею в виду, почему именно сожжения? Сталь со своей работой уже не справляется? А обезглавливания? А яды? А утопление? А…
Танкуил решил прервать верзилу прежде, чем у того закончатся способы убийства.
— Огонь обладает очищающей силой. Но если это возможно, я стараюсь не сжигать людей. Есть более гуманные способы лишения еретиков жизни.
— Хах. — Гигант лениво теребил ожерелье из костей, которое он носил на шее.
— Довольно жуткие трофеи, — заметил Танкуил; он давно для себя отметил, что лучший способ избавиться от назойливых вопросов — заставить людей говорить о себе.
Мослак улыбнулся и продемонстрировал все ожерелья, которых оказалось три, — довольно грубые вещицы, сделанные из ниток, продетых сквозь кости. Два были завершенными, на третьем же костей было лишь на половину длины.
— Я забираю по одной у каждого убитого мной, будь то мужчина или женщина.
— Зачем? — спросила Джеззет.
— Как напоминание. Я пересчитываю их каждую ночь, чтобы всегда помнить, сколько жизней я отнял. В нашей игре легко забыть, что каждый убитый нами — человек, как мы сами. У каждого есть кости и кожа, как и у нас. У каждого есть семья и друзья, как и у нас. Кто-то, например, Шип или Генри, стараются забыть об этом, но не я.
— И сколько их у тебя?
— Пока сорок девять.
Генри фыркнула, Джеззет кивнула, а Танкуил попробовал вспомнить, скольких убил он сам. Точно больше пятидесяти.
— Не очень-то и много, — сказала Джеззет.
— Я не всегда был наемником. Раньше я был фермером, или, по крайней мере, работал на ферме. У владельца не было денег, чтобы купить вола, и поэтому он использовал меня и еще одного парня из ближайшей деревни, Джехри. Мы днями напролет таскали плуг, и это, скажу я вам, адски тяжелая работа. По большей части хозяин растил зерновые, но за домом у него был небольшой фруктовый сад. Мы с Джехри тайком пробирались туда и иногда воровали что-нибудь. Вот это, — Мослак показал на одну из костей, — от Джехри.