Еретик Жоффруа Валле
Шрифт:
— Как ты разыскал меня? — удивилась Анжелика.
— Какое это имеет значение, — сказал Базиль. — Я не поверил Жоффруа, но он оказался прав. Осведомленные люди под строжайшим секретом сообщили мне, что готовится избиение гугенотов. Оно может начаться каждую минуту. Сигналом к резне послужит набат на колокольне церкви Сен- Жермен-л’Оксерруа. Я привез Анжелике белый бант на шляпу и белую повязку на рукав. Все, кто после сигнала окажутся в Париже без этих примет, будут уничтожены.
— А повязка и бант для Жоффруа? — воскликнула Анжелика.
— Я разорву на две части свой бант и свою повязку, —
— Ты едешь? — посмотрел на Анжелику Жоффруа.
С минуту подумав, она отрицательно покачала головой.
— Нет, я останусь здесь.
— Ты слышал? — спросил Жоффруа у Базиля. — А старики — гугеноты.
— Однажды я уже спас Анжелику, унеся ее на руках, — улыбнулся Базиль. — С великим удовольствием проделаю это еще раз. Лошади ожидают нас у ворот.
И не успела Анжелика опомниться, как, закутанная в плащ, оказалась на холке коня впереди сидящего в седле.
О приближении резни Базилю рассказала перепуганная Сандреза. Она боялась только за одного человека на свете — за своего маркиза.
В ночь на 24 августа, в субботу, накануне праздника святого Варфоломея, горбатый звонарь церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа, ругаясь и кашляя, вскарабкался на колокольню.
Почему звонари столь часто бывают горбатыми? Звонарь церкви Сен-Жермен-л’Оксерруа недолюбливал людей без горбов. Будь его воля, он бы всех французов сделал горбатыми. А тех, которые стали бы противиться, записал в злостные еретики. Одни горбатые веруют истинно! И чем горб больше, тем владелец оного благочестивее.
— Если они хотят, чтобы я им как следует позвонил, — хмыкнул горбун, забравшись на колокольню и поплевав на руки, — я им с великим удовольствием позвоню. Мне не жалко.
И над Парижем поплыл лихорадочный перезвон колоколов, тон которым задавал большой, басовитый колокол. Генрих Гиз, услышав набат, перекрестился:
— Все готовы? Двинулись!
По его личной просьбе, герцогу отдали один из самых ответственных участков Парижа — район улицы Засохшего дерева.
— Голос отца зовет меня к мести, — нетерпеливо приговаривал герцог. — Растоптанное сердце любимой кричит о том, что настала пора расквитаться.
Вскоре улицы, находящиеся рядом с улицей Засохшего дерева — Тиршак, Этьен, Бертен-Пуаре и другие, — заполнили толпы вооруженных людей. К ним присоединились и правоверные католики из числа парижских обывателей. У каждого на головном уборе красовался белый бант, а на руке — белая повязка. Бряцание пик, мушкетов и шпаг, топот коней и громкие крики, соленые шутки и сочная брань возбуждали толпу. Темнота будила животные страсти. Коптящее пламя факелов лихорадило воображение. Крепкие напитки кружили головы. Ведь набат загудел как раз в конце субботы.
— Бей гугенотов! — катилось в ночи.
— Заколем адмирала его собственной
— Он ответит нам за все!
— У него кучи денег и золота!
Кольцо факелов сомкнулось вокруг дома адмирала. Немногочисленную охрану быстро прикончили. Разделавшись с ней, пустили в ход колья и дубинки. Под мощными ударами затрещали прочные двери.
— Помните, ребята, — напутствовал своих орлов герцог, красиво восседающий на белом коне, — адмирал не должен уйти. Я хочу увидеть его труп. И тогда город ваш. Тогда вы можете убивать всех и брать все. Любая вещь, которую вы увидите в этом доме и во всех остальных, ваша. Весь Париж ваш! Смелее, бесстрашные!
Раны, которые все еще мучали адмирала, не давали ему спать. Процессия лишь приближалась к дому, когда адмирал очнулся от полудремы и попросил узнать, что происходит на улице. Ему доложили не очень внятно и крайне испуганно.
— Помолимся, — сказал адмирал, поднимаясь с кровати.
Его хотели уложить обратно.
— Кажется, я вскоре належусь вдосталь, — возразил он и попросил помочь ему одеться.
Через стекло балконной двери хорошо просматривался двор, освещенный многочисленными факелами. Вооруженная толпа ревела и кричала. Грохот внизу подсказал, что начали выламывать двери. В центре двора на белом коне выделялась стройная фигура Генриха Гиза.
— Откройте балкон, — приказал адмирал.
В спальне повеяло ночной свежестью.
— Герцог! — выйдя на балкон, крикнул адмирал. — Что вы хотите?
Во дворе сделалось несколько тише.
— А! Это вы, адмирал! — узнал его Генрих Гиз. — Как ваше здоровье? Что же вы столь невежливо встречаете гостей, господин Гаспар де Колиньи? Нам приходится, беспокоясь о ваших ранах, пробиваться в дом чуть ли не силой.
— Послушайте, герцог, — сказал адмирал, — клянусь перед всевышним господом богом, что я не причастен к смерти вашего отца, мужественного Франсуа де Гиза.
— А к женитьбе принцессы Маргариты вы тоже не имеете отношения?! — крикнул герцог.
— Абсолютно никакого, — подтвердил адмирал.
Ему сделалось нехорошо. Слабость от ран, большой потери крови и чрезмерного напряжения подкосила силы бывалого воина. Но он превозмог себя и спокойно положил забинтованную руку на парапет балкона.
— Вы берете на себя слишком большой грех, герцог, — сказал он. — Мой друг король не одобрит ваших действий.
— Ваш друг король! — воскликнул герцог. — Прикидываясь другом короля, вы обманули его. Но король, благодарение господу, своевременно раскусил ваши козни. И прислал меня сюда.
— Вы лжете! — гневно ответил старик.
— Сейчас мои люди доберутся до вашего логова, и вы кое во что поверите, — пообещал герцог.
Вернувшись к кровати, адмирал устало улегся в нее. На закинутом лице резко обозначились скулы. Седая борода сбилась в сторону.
Двери внизу уже выломали и теперь приступом брали лестницу. Слышались грохот, ругань и звон стали.
— Нам не сдержать их, — доложили адмиралу. — Сейчас они будут здесь.
— Уходите, — приподнял он здоровую руку, — оставьте меня и спасайтесь через крышу. Вы сделали все, что могли. Я от души благодарю вас за верную службу и благословляю. Уходите.