Еретик
Шрифт:
Посланник окинул кастрата критическим взглядом, но от выражения недоумения удержался: ни отношения Кифы с женщинами, ни то, почему это столь интересует Мартина — такого же кастрата, его ни в малой степени не касалось.
— А какие прогнозы для Египта?
— К осени Египет падет, — уверенно констатировал Кифа.
Да, Александрия была неприступна, особенно сейчас, во время разлива Нила, однако то, как быстро рассыпалась египетская власть, внушало самые оптимистичные надежды.
— А когда в Египет войдем мы? — спросил посланник. — Что Мартин должен говорить
— Мы войдем сюда нескоро, — покачал головой Кифа. — Сначала аравитяне должны вернуть подати и начать злоупотреблять властью. Думаю, Папе придется ждать, как минимум, пять-шесть лет.
Посланец аккуратно все записал, и лишь тогда передал Кифе очередное, довольно неожиданное задание:
— Мартин хочет, чтобы ты организовал вывоз архивов Мусейона в Рим.
— Архивы Мусейона? — поднял брови Кифа, — но зачем они ему?
Посланник понимающе кивнул и достал желтый папирусный листок.
— Отец Мартин сказал мне, что ты должен понять.
Кифа развернул записку.
«Ты подал мне интересную мысль, Кифа, — писал Мартин, — но чтобы ты стал тем, кем ты хочешь, а все мы в будущем выглядели так, как все мы хотим, архивы империи должны быть у нас».
Кифу свернул записку и уставился в окно.
Он уже понимал размах мысли Мартина, ибо, едва еретическая Византия, а вслед за ней и власть временщиков-аравитян, падут, Папе придется решать, как поступить с памятью — с тем, что останется лишь на папирусной бумаге. Потому что дикий, кровожадный и тупой, как все варвары, Амр ибн аль-Ас не имеет права войти в историю таким, каким его видят сегодняшние египтяне. Злобная отравительница Мартина не должна выглядеть ни заботливой матерью для всех детей своего мужа, ни рачительной продолжательницей его дела. А уж армяне… этих, пусть и недолго, но правивших всей Ойкуменой еретиков следовало навеки отправить туда, где им и место, — на самые задворки истории. А может быть, и еще дальше.
Вот только для этого собранные в Александрийском Мусейоне архивы следовало вывезти в Италию — любой ценой.
Когда закричал Симон, цветные витражи храма лопнули и осыпали их, словно брызги падающего со скалы потока. И сразу же потухли все до единой свечи. Ворвавшийся в пустые оконные проемы ветер царствовал теперь в храме безраздельно. И лишь спустя бесконечно долгое время Елена произнесла первое слово.
— Симон?
— ?
— Это у всех так?
Он с усилием сполз со скользкого пышного тела, повернул ее к себе и обнял.
— Не знаю… кажется, нет.
Ветер скользил по его спине приятными прохладными волнами.
— Мне страшно… — тихо произнесла она, — и сладко… и снова страшно. Почему так?
Симон отодвинулся и заглянул ей в глаза. Он чувствовал то же самое.
— Ты — Царица Цариц… а я… я даже не знаю, кто я.
— Ты — мой Бог, — провела рукой по его бритому татуированному черепу Елена.
Симон улыбнулся и вдруг понял, что впервые не услышал в себе протеста на само это слово.
— Да, будет так.
Когда войска Амра отбросили Теодора от Карийуна и осадили
— Двадцать восемь человек, — мрачно отчитался о потерях Зубайр.
— Отходим и становимся лагерем, — распорядился Амр.
А уже вечером перебежчики сообщили Амру, что в Александрии резня. Он попытался выяснить, кто кого режет, перебежчики принялись объяснять, и Амр совершенно запутался. И даже когда, спустя много дней, пришло письмо от Менаса, не прояснилось почти ничего.
«Префект Аркадии Филиадес, брат патриарха Грегория и патриарх Кир давно уже за мир с тобой — на любых условиях, — писал Менас, — но между собой они не ладят. Я пытался их свести — не вышло. Впрочем, хорошо уже то, что Филиадес денег на ведение войны не дает. При этом его брат — мой давний и ярый враг. Филиадеса он поддерживает, но со мной не соглашается ни в чем».
Амр растерянно почесал затылок, перевел дыхание и продолжил читать.
«Ну, а Теодора интересует не война с тобой, а возможность поквитаться с семьей Ираклия, и он активно ищет сторонников среди тех святых отцов, что стоят в оппозиции патриарху Грегорию и патриарху Киру. Понятно, расклад сил осложняется родственными связями патриарха Грегория с Филиадесом…»
Амр тряхнул головой и начал письмо сначала, затем опять — сначала… и опять! И вскоре был вынужден признать: или он и впрямь дикий, необразованный варвар, или судьбу Александрии может решить только Аллах. Он, обычный человек в этой паутине взаимной ненависти разобраться был не в состоянии.
Когда они покинули уже начавшую остывать шкуру, за пустыми темными окнами храма вовсю бушевала гроза.
— Как в детстве! — рассмеялась Елена.
Она еще помнила времена, когда дождь в Египте не был редкостью.
Симон улыбнулся, взял ее за руку, подвел к купели и тщательно, не оставляя ни единого пятнышка, омыл ее всю — с головы до ног.
— Щекотно… — смеялась Царица Цариц, — подожди, я сама…
Но он не позволял ей сделать самой ни движения. Не потому, что двадцать восемь лет в ее окружении не было ни единой женщины и ни единого мужчины — только кастраты. Просто в такой важный момент Симон не имел права рисковать ничем.
— Я лучше знаю, девочка, — только и говорил он.
А потом он протянул ей загодя приготовленные новые, никем даже не примеренные одежды, переоделся сам и несколько раз ударил в храмовые двери изнутри.
— Шкуру и череп — в Нил, — сурово распорядился он открывшему дверь священнику. — Старую одежду — сжечь.
— Да, господин, — склонился еще ниже настоятель храма.
Он получил достаточно золотых монет, чтобы не строить из себя самого святого человека во всей столице. А главное, до времени, когда именно в этом, главном храме Александрии встретятся самые сильные люди столицы, оставалось около двух часов. Чтобы навести порядок, этого хватало.